в истории спектакля как первые, сыгравшие этих пекашинских героев в новой версии «Братьев и сестёр». Владимир Абрамов рассказывал мне, с каким азартом пробовали на вкус деревенскую жизнь эти два замечательных актёра во время своей творческой экспедиции в Верколу осенью 2014 года. Как и все остальные актёры, они учились понимать деревню – косили, учились забирать воду из колодца и носить её в коромыслах, пекли в русской печи шаньги, заглядывали в амбары. Усваивали, что такое жито и прясло, пели обрядовые песни, удивлялись деревенской утвари в только что открытом абрамовском семейном доме-музее «брата Михаила»…

Тогда, в конце сентября 2014 года, на родину Фёдора Абрамова приехал почти весь актёрский состав, готовивший новую версию спектакля. Четыре дня – это не так много, но и за этот срок актёры навестили монастырь, побывали в Ежемени, Смутове, Летополе, посидели и в знаменитом иняхинском доме и даже успели выступить в местном Доме культуры вместе с веркольским хором.

«Эта поездка на Пинегу была не просто необходима, она была нужна как воздух, как реальная возможность приблизиться к Абрамову в его естестве, к тому окружающему миру, о котором он писал», – впоследствии скажет об этой поездке Наталья Акимова, вставшая во главе этого путешествия. И её присутствие в Верколе вместе с молодым, новым составом спектакля есть ещё один добрый знак правопреемства, как дружеская поддержка хорошего начинания.

Да, в двух разновременных постановках «Братьев и сестёр» МДТ – Театра Европы есть отличия. Их не скрыть, не убрать, как не изменить человеческую натуру, даже если на лице артиста толстая маска грима. Он другой, как не бывает похожих друг на друга постановок, скажем, шекспировского «Гамлета» или чеховского «Вишнёвого сада». Так, в былые времена, почти за 40 лет, мне удалось пересмотреть все постановки «Вишнёвого сада» на сценах московских и питерских театров, и, несмотря на произносимый текст и схожую актёрскую игру, старик Фирс всегда был разным, как, впрочем, и госпожа Раневская, и Гаев, и Лопахин…

И всё же с новым актёрским составом «Братьев и сестёр» Льву Додину удалось сохранить многое и не только прежнюю атмосферу и превосходный антураж спектакля, то есть то, без чего он уже был просто немыслим, но и его внутреннее содержание, его нравственную крепость, заложенную и выстроенную ещё в далёком 1977 году в Учебном театре «На Моховой». И это есть его стержень, его внутреннее содержание, что сродни крепкой обвязки спелых колосьев жита, собранных в плотный сноп, – развяжи и распадутся.

А ещё Льву Додину удалось не потерять в спектаклях абрамовскую речь – уникальный пинежский говорок. Наверное, в этом кроется ещё одна грань успеха всех разновременных постановок «по Абрамову» МДТ – Театра Европы. Додин с актёрами смог, сумел поймать абрамовскую «гово́рю», понять, что прозу Абрамова можно и нужно играть только на языке Абрамова. Ведь речь у абрамовских героев – это частичка их характера. Это музыка их родного языка, без которой нет и прозы Абрамова.

На фоне «Дома» и «Братьев и сестёр» новая постановка по абрамовскому «Бабилею» на театральной сцене МДТ – Театра Европы сыграла ещё одну добрую мажорную ноту в искреннем и ярком прочтении чистосердечной, открытой к людям прозы Фёдора Абрамова. Вряд ли мог Фёдор Абрамов предположить, что именно этот небольшой, весьма поздний рассказ, повествующий о непростой женской доле в годы войны, получит ещё одну судьбу – театральную.

А ведь когда «Бабилей» сошёл к читателям со страниц абрамовского сборника, отношение к нему было весьма неоднозначным, а подчас и весьма резким. Уж больно чрезмерно искренним он получился у Абрамова, оттого и писательская правда, заложенная в нём, била в самую цель. Била с такой силой, что пропустить её мимо читательского сознания было невозможно. Тема женской судьбы пролилась в нём ещё ярче, ещё выразительнее, смелее даже, чем в знаковых абрамовских повестях «Пелагея», «Алька» и «Деревянные кони». Так, читательница из Йошкар-Олы И. Х. Хмара, прочитав «Бабилей», возмущённо писала Фёдору Абрамову (сохранился лишь сам текст письма без даты и обратного адреса):

«В этих рассказах писатель показывает своих героинь как женщин, одержимых плотскими чувствами, что искажает правду о женщинах и унижает их достоинство.

Как можно согласиться с автором в том, что 16-летняя девушка говорит 27-летнему мужику: “А ты спробуй, какая я соплюха”.

Её слова о том, что в очередь стояли на мужиков, заявки на них давали, просто не выдерживают никакой критики…

Попахивает от всего этого пошлятиной».

Современный читатель вряд ли обратил бы столь пристальное внимание на такого рода признание героини повествования, а тогда, в абрамовское время, это действительно могло показаться слишком откровенным. Только вот стоит добавить: откровенным в чём? В правде?!

Вряд ли можно осуждать автора этого письма за столь резкий упрёк Фёдору Абрамову в его искренней правде о женской доле в годы войны! Да и берёт сомнение в том, что жительница Йошкар-Олы, писав Фёдору Александровичу весьма грозное письмо, не могла не понимать той самой коренной правды, заложенной писателем в его столь откровенном рассказе. Безусловно, понимала, но признаться в ней даже самой себе всё-таки, наверное, не хватило мужества.

Война не просто выкосила мужское население из деревень, а подчас и вовсе оставила без таковых. И если в абрамовской Верколе хоть кто-то из ушедших на фронт всё же вернулся к мирной жизни, то как в этом контексте не вспомнить писателя Василия Белова и его родную Тимониху, в которой мужики, ушедшие на фронт, все до одного полегли на полях сражений. Нетрудно представить, каким был День Победы в Тимонихе! Вот она, горькая правда войны! Пусть и острая, но открытая, искренняя, не замутнённая витиеватой словесной мишурой. Вот вам, пожалуйста, и «в очередь… на мужиков»… хоть в соседнюю деревню, если там таковые найдутся. Горькая проза жизни, опалённая войной!

Мы не знаем, что тогда ответил Фёдор Абрамов автору этого письма, но не ответить не мог. Он никогда не обходил стороной острые углы в критике своих произведений, тем более если они исходили со стороны читателей, и этому золотому правилу в общении придерживался всю жизнь.

И вот спектакль, после просмотра которого остаётся острое послевкусие от высказанной писателем правды и от невозможности противопоставить ей обратное.

Внутренне очень глубокий, содержащий в себе блестящий эмоциональный контраст на фоне размеренного диалога-воспоминания главной героини – Катерины, как и при прочтении, рассказ, поставленный на сцене, не требует суеты в осмыслении.

В рассказе «задавленной колхозной и домашней работой, ребятишками, мужем» Катерины о своей жизни на устроенном ею «бабьем юбилее» по случаю выхода на пенсию, как в зеркале, отразилась судьба других русских баб, безропотно тянувших свою долю