Вдруг за окном послышался шум крыльев. Одиннадцать соколов и орлица опустились посреди двора и оборотились дружинниками-нурами и Миланой. Царица бросилась открывать, радостно обнялась с волхвиней. Хотела угостить нуров, но Милана неожиданно сказала:

— Добрянушка, нам бы только перехватить чего, да забрать русальные жезлы, да обратно лететь.

— Где же тогда царь будет Рождество праздновать? И к чему спешка такая? — Голос Добряны дрогнул.

— Ох, подруженька! Беда: Ардагаста с Вышатой Фарзой в цепи заковал! Мы узнали, только когда сюда летели.

И Милана рассказала то, что ей мысленно передала Лютица. Оба старейшины замерли, разинув рты. Доброгост испуганно съёжился, выронил дорогой стеклянный кубок, но быстро подхватил. Ардабур тихо ругнулся в бороду. Добряна побледнела, стиснула руки и если не заголосила, то только чтобы не разбудить детей. С дрожью в голосе проговорила:

— И впрямь беда! В Суботове из волхвов только старый Авхафарн, да и тот приболел. Мирослава в Почепе, а Вышко мал ещё. — Ощутив направленные на неё взгляды, царица с неожиданной для самой себя твёрдостью произнесла: — Пойдём к Авхафарну. Жезлы у него. А утром — к экзампейским жрецам. Если он не сможет — сама поеду. А вам, соколы-молодцы, мы сейчас хоть хлеба да сала нарежем да по чарке вина нальём.

Когда женщины и дружинники выпили, Добромир первым нарушил молчание:

— Ну, племянник, натворил дел! Непутёвый, как и отец его. Тот спутался с царевной росов, вот и дошло дело до войны. Разогнали нас тогда сарматы: кого на Буг, кого в чащи Дебрянские. А мы ему, братцу моему, жертвы приносили, неразумным юношам во соблазн.

— Ну чего ему, зятю моему, надо было! — сокрушённо всхлипнул Доброгост. — Ведь всё так наладилось: царство своё, богатство, почёт... В своей земле мир, в чужой — слава и добыча. И что ему стоило отдать стрелу!

— Возгордился больно, с богами сравняться захотел! — осуждающе воздел перст Добромир. — Так ведь и боги не всесильны. Ярила был живьём погребён, Даждьбог братьями убит, а Перун неверной женой опоен и распят... Верно говорил нам евреин Андрей, Зеведеев сын: гордость да непокорность — самый большой грех, с сильным не борись, царю покорствуй — не зря его Род терпит. Ещё говорил, помню, об учителе своём. Тот был царского рода и от бога родился. Однако казнь претерпел, лишь бы мятеж не поднимать на погибель всему племени. Ибо чтил только Рода, отца своего, а не младших богов, что больно любят войну, да смуту, да пьянку-гулянку...

— А нам теперь каким богам молиться, чтобы отвратили от наших племён гнев Фарзоев? — Северский старейшина бросил испуганный взгляд в красный угол, на божницу. — О своём бы народе подумал, Солнце-Царь, прежде чем в распри богов лезть. А боги-то всегда за сильного, дары непременно великому царю достанутся. Да ещё чародей с ним такой — самого Вышаты сильнее. Ох, сколько теперь сарматов на наше богатство позарится!

Добромир наклонился вперёд, выставив могучую бороду, заговорил вполголоса:

— Одно нас, грешных, может спасти: если выбрать другого царя росов. И венедов, конечно. Ну хотя бы Андака. Гульнуть, правда, любит и умом не богат, зато против великого царя никогда не пойдёт. Да и Саузард, ведьму злобную, Морана прибрала.

Щуплый северянин понимающе ухмыльнулся:

— Тебе-то что? Из царского дяди царским тестем сделаешься. Известно, от кого у тебя внук. Да уж уступлю тебе такую честь. Лишь бы мою Добрянушку не тронули. Я её с детьми к нам в Дебрянщину заберу. А ты как думаешь, дядя Ардабур?

Тяжёлый кулак сармата опустился на стол так, что опрокинулись не только кубки, но и глиняные кружки.

— Трусы! В тяжёлый час от царя готовы отречься, чуть не от богов! За богатство своё трясётесь, а при ком вы его нажили? Кто нашу землю мечом и Огненной Чашей ограждал от всех бед?

— Так ведь сила-то солому ломит! — возразил Доброгост.

— Росские мужи — не солома, а железо! Погибнет Ардагаст — его дружина либо прорвётся к нам, либо дорого за свои жизни возьмёт. Да на севере Хор-алдар с дружиной в полюдье, да здесь воинов немало найдётся. В степи не удержимся — в леса отойдём, они теперь свои для всех росов. Лишь бы никто из вас, венедов, сдуру не стал звать Андака на царство, поняли, старейшины? Да он без Саузард и сам не захочет.

— Дедушки, разве тятя вас чем обидел?

В дверях стоял в одной рубашке Ардафарн. Его голубые глаза с недетским упрёком смотрели на старейшин. Ардабур встал, погладил могучей, как медвежья лапа, рукой золотые волосы царевича:

— Всё слышал, наследник? Не бойся, дядя Ардабур тебя с братцем и сёстрами не предаст, и дедушки твои тоже. Царями росов и венедов могут быть только дети Ардагаста — того, кто наше царство создал. А боги не в силе — в правде.

— Мой тятя никого не боится. За это его боги любят! — с жаром сказал мальчик.

— Отчаянный твой тятя, — вздохнул Доброгост. — И моя Добрянушка при нём такой же сделалась. К экзампейским жрецам идти! Никто не знает, люди они или духи сколотских жрецов.

Ардабур махнул рукой, отправил в рот пирог с капустой и сказал:

— Какие там духи! Одни из них в Черном лесу живут, на древнем городище царя Огняна, а другие — среди нас, только тайно. Кто среди волхвов экзампейский жрец — это знают разве что Вышата да Авхафарн.

Авхафарн, верховный жрец росов, летом жил в юрте, а зимой — в добротной мазанке своего зятя-венеда. Многие называли самого жреца на венедский лад Доброславом, а царица Добряна назвала в его честь своего первенца. Несмотря на поздний час, старик не спал. Закутавшись в медвежью шкуру, он читал книгу, присланную пантикапейским мудрецом Стратоником. Выслушав рассказ Миланы, жрец покачал головой:

— Вот ведь разболелся не ко времени! Нет, колядовать завтра вечером выйду, а до того... Волхвование требует сил и здоровья. Разве что в чаре погляжу, что там с царём. А русальные жезлы — вот они, в сундуке. Я в них новые травы вложил, заговорил, окурил.

— Что, если позвать на помощь экзампейских жрецов? Их предки хранили Колаксаевы дары, — сказала Добряна.

— В эту ночь они будут в подземельях Экзампея. Но со мной и говорить не станут, — покачал головой Авхафарн. — Я сармат.

— И со мной не станут. Кто я? Лесная ведьма. Хоть и не злая: не учёная, а природная, — вздохнула Милана.

— Они душой-в прошлом: Великая Скифия, цари в золоте, великие города, несметные богатства сколотов-пахарей... Лелеют память о том, чего их предки не сберегли. Ведь они — последний остаток авхатов, что были у пахарей жреческим племенем, — сказал старик.

— Тогда пойду я, — тихо, но решительно сказала Добряна. — Мы, северяне, — от пахарей. У меня в роду сарматов нет. И не ведьма я, а законная царица, и дети мои — потомки сколотских царей.

— Ой, что задумала, подруженька! — всплеснула руками волхвиня. — В Экзампее четыре входа, а стерегут их Солнце, Огонь, Месяц и Вий-смертоносец. А в Виевом входе — семь врат из семи горящих металлов. Сгоришь, и косточек не останется! Давай уж я с тобой, хоть моя лесная волшба тут мало поможет.