– Дедушка… – едва шевеля занемевшими вдруг губами, промолвил Агафон. – Ты – мой дедушка…

– Внучек… Агафон… – ослепнув от слез, счастливо улыбнулся дед Зимарь. – А ведь родители твои тебя Светозаром назвали… ты не помнишь, наверное…

– Нет… – затряс головой, словно отгоняя морок, студент. – А ведь у батьки Акима… у мельника… этот кафтанчик до сих пор на чердаке в сундуке припрятан… синий… и золотые узоры на нем… только золото за годы потемнело… и моль его поела чуток… на плече на левом… а так – всё как новый…

– Внучек… – не слыша ни единого слова, повторял, как зачарованный, старик. – Внучек мой… внучек нашелся… зайчонок мой…

– Я вспомнил, вспомнил!.. Когда-то давно… не помню кто… носил меня на плечах и называл зайчонком!.. Я помню!.. и там еще были елки!.. громадные!.. и… и… и еще елки!..

– Зайчонок мой…

– Ну хватит! – злобно рявкнул колдун, и волшебный хрустальный момент рассыпался с испуганным звоном, словно ажурное монисто из серебряных колокольчиков – праздничное украшение сабрумаев. – Развели тут… сопли! Ах-ах!.. Дедушка-бабушка!.. зайка-попрыгайка!.. Я сейчас расплачусь!

– Ты не смеешь… – жилы на шее юного мага вздулись, словно он тщился поднять нечто невидимое, но очень большое и тяжелое, что давило его, душило и терзало, но теперь, наконец, настал предел его терпению и слабости, и дальше не могло быть ничего, только освобождение от этого удушающего, лишающего сил и воли, ужаса, или смерть. – Ты не смеешь… не смеешь… не смеешь…

Камень на груди Костея заиграл алым, колдун встрепенулся, обвел злобно пылающим оком исполинские окна аудиториума в поисках нежданного противника, но удара из раздавленной, побежденной кучки пленных он не ждал.

Рука Агафона медленно поднялась, как в густом сиропе, и из пальцев его вырвались тонкие красные лучи.

Они сошлись на старом колдуне.

Невидимая длань приподняла вдруг его над полом на несколько метров, крутанула, перевернула в воздухе, словно ловкий дирижер военного оркестра – свой жезл, и швырнула на стену за кафедрой.

Лицо молодого мага налилось кровью, стиснутые зубы скрипнули, голова подалась вперед – и вот уже вторая рука обрела свободу.

Сквозь сведенные от напряжения зубы с шипением вырвались незнакомые слова, и десять горящих огнем лучей вонзились в полированное дерево кафедры.

Она исчезла в туче шурупов и багровых опилок.

Но тут пришел в себя и определил источник угрозы и Костей.

– Ах, так!.. – прорычал он. – Ну, держись, молокосос!

Воздух потемнел, словно перед грозой, кроваво-красной каплей вспыхнул Камень Силы, и из всех углов аудиториума вырвались и устремились трем пленным у стены ослепительно-желтые молнии.

Симеон и Граненыч зажмурились, но даже сквозь смеженные веки пробилась красно-желтая вспышка, когда молнии налетели на багровый щит и разбились об него на тысячи яростно шипящих и завывающих, но безвредных искр.

– Ах, так!!!..

На Костея было страшно смотреть.

– Ну, берегись, морозово отродье… – взбешенно прохрипел он, и на его пленников пахнуло холодом, склепом и тленом. – Ну, берегитесь…

Камень на груди колдуна зловеще заиграл, запульсировал, заколотился, словно живое сердце при страшной опасности, и весь цвет устремился в одну его точку – в самом центре, туда, где сходились его грани…

В Фокус Силы.

– К-кабуча… – неистово прошипел Агафон, взмахнул руками и забормотал заклинания, спешно сооружая новый щит из переплетения слов и пунцовых линий.

Но он не поставил бы и дырявого лаптя против всего дворца царя Симеона, что эта преграда выдержит натиск чистой дикой магии, которую с секунды на секунду готовился метнуть в них Костей. Как бы ни был хорош маг, Камень Силы оставался Камнем Силы, даже будучи едва розовым. Это знал инстинктивно даже такой чародей, как Агафон.

– Нет, Костей, оставь его, посмотри на меня, посмотри мне в глаза! – дед Зимарь выбрался из-под кучи досок, бывших при жизни нижним ярусом столов и попытался остановить брата, как мог, но тот был глух ко всему, кроме мести.

Дернув всего лишь мизинцем, он отшвырнул старика к его товарищам по несчастью и продолжил концентрировать все могущество великого и ужасного артефакта в точку. Рубиново-красный Фокус Силы налился мощью и стал похож на трепещущую живую каплю крови…

Костей ощерился:

– Против меня, сопляк, ты был, есть и остаешься…

И тут в окно постучали.

– …остаешься…

Вежливо так, три раза: тук-тук-тук.

Три, потому что на четвертый раз стекла не хватило: оно разлетелось на осколки, с плоским звоном осыпав последний ярус, и в разбитое стекло просунулся…

– Хвост?..

– Хвост?!.. – удивились не подозревающие о жуткой участи, нависшей над их лукоморскими головами, Граненыч и царь.

– Змея!!!..

Костей не стал терять время на театральные эффекты старой знакомой – он, знаток змеиной анатомии, мгновенно развернулся на сто восемьдесят градусов, туда, где по всем правилам должны были находиться головы.

И он их там нашел.

– Я тебя ненавижу, Костей, и мне всегда будет стыдно за те дела, что я была вынуждена творить по твоему приказу, – угрюмо сообщила колдуну Змея.

– Так недолго тебе жалеть осталось!.. – ожесточенно выкрикнул тот и выпустил весь скопившийся заряд магии и ярости в мятежную союзницу.

Необузданная сила злобного волшебства и тройная струя пламени встретились на полпути, смешались, сцепились, взорвались огненно-черными клубами, моментально заполнившими весь аудиториум. Камни, стекла, доски, золото брызнули в стороны, ломая и дробя то, что каким-то чудом пока устояло под их безумным натиском…

Раздался взрыв, какой соловьям-разбойникам и не снился, башня содрогнулась, зашаталась, и северная сторона ее стала осыпаться – камень за громадным камнем, как песочный домик на пляже, на который наступил неосмотрительный прохожий.

Когда пыль, дым и волшебная тьма рассеялись, аудиториум для важных заграничных гостей представлял собой родину Апокалипсиса, жалкую кучу строительного мусора и зияющих, оскалившихся арматурой и балками в стенах и полу пастей пустот. От крыши остался крошечный клочок, поддерживаемый каменой лестницей с почти полностью погибшего балкона. Казалось, уцелеть здесь не могло ничто живое…

Если оно не было бессмертным.

Груда камней там, где раньше лестница из шестидесяти сияющих ступеней вела к балкону, зашевелилась, застонала и, рассыпая куски малахита, наружу выкарабкался Костей.

Сейчас его не узнал бы никто: в обгоревших лохмотьях, саже и копоти, стоял он, покачиваясь и обводя бессмысленным взглядом разрушение вокруг. Не было видно ни Змеи, ни его родичей, ни местного правительства.