Бразды правления выскользнут из рук Ичиндара в тот день, когда вступит в брак его старшая дочь. Если у него не родится мальчик-наследник, традиционалисты воспользуются Джехильей как мощным орудием для подрыва власти нынешнего императора, особенно если ее муж окажется высокородным влиятельным вельможей.

Стоя у ограждения на месте отведенном для просителей, Джиро скрестил на груди руки древним жестом салюта императору, а затем поклонился и, поднявшись на ноги, улыбнулся:

— Я благодарю моего государя. Портрет Джехильи в моей… гостиной будет мне воистину отрадой.

Насмешка была едва ощутимой: Джиро просто не осмелился сказать «в спальне», мстительно отметила Мара. Но то, что он опустился до столь низменного высказывания во время публичной аудиенции, свидетельствовало о его презрении к человеку, сидевшему на золотом троне. И Мара чутьем поняла: если бы ее здесь не было, то Джиро не выплеснул бы свою злобу столь явно. Насмехаясь над Ичиндаром, он намеревался задеть и ее.

— Боюсь, что сегодня мое присутствие не пошло тебе на пользу, — тихо сказала она венценосцу, когда за властителем Анасати захлопнулись тяжелые двери.

Ичиндар потянулся было, чтобы коснуться ее в знак симпатии, но вспомнил об официальной обстановке и удержался от всяких жестов.

— Ты ошибаешься, госпожа, — возразил он так же тихо. Его волосы прилипли к влажному лбу, а кулаки, лежавшие на подлокотниках, так и не разжались. — Если бы ты не присутствовала здесь, надежная, как скала, я бы уж точно не удержал себя в руках! — Только сейчас он дал выход возмущению, которое умело скрывал от врага. — Каким же бессовестным человеком надо быть, чтобы позволить себе такую низость — нанести удар, воспользовавшись любовью отца к своему ребенку!

Мара промолчала. Она знала многих таких бессовестных людей. Ее пронзило мучительное воспоминание о двух убитых детях — совсем еще маленьких мальчике и девочке, которым не было еще и пяти лет, — детях последнего из властителей Минванаби, гибель которого стала прямым результатом ее тактики. Рука Мары невольно прижалась к животу, где набирало силу нерожденное дитя. Она сама потеряла сына и еще одного младенца, зачатого ею от Хокану… младенца, которого ей не суждено было узнать. Снова и снова прислушивалась она к голосу своего сердца: нет такой цели, которая оправдала бы смерть детей. Пусть лучше она умрет и имя Акомы обратится в прах по воле злокозненных магов, но она не допустит, чтобы Джиро восстановил пост Имперского Стратега и опять настали времена бессмысленных кровавых конфликтов, к которым и сводилась Игра Совета… «во имя чести».

Теперь, когда сделаны первые шаги на пути перемен, она была полна решимости не отдавать завоеванного.

Ее глаза встретились с глазами Ичиндара, словно и он, и она в один голос выразили общую мысль. Затем двери отворились, и глашатай объявил имя следующего просителя.

До заката было еще далеко.

* * *

Хокану сорвал с рук пропотевшие кожаные рукавицы для верховой езды.

— Где она? — потребовал он ответа у толстяка в белой одежде, загородившего собою дверной проем.

Однако тот не двинулся с места. На его лоснящемся луноподобном лице выразилось явное неудовольствие от нарушения этикета властителем Шиндзаваи, проявившим столь неподобающую спешку. Имперский хадонра знал цену нюансам, и он управлял огромным комплексом личных дворцовых апартаментов императора с непоколебимой и хладнокровной решительностью. Моль не залетала в имперские кладовые, слуги исполняли свои обязанности с бесперебойностью хорошо смазанного часового механизма, а обеспокоенные мужья не прерывали утренний инспекционный обход командами, более уместными на поле сражения.

Плотно утвердившись на пороге вестибюля, человек-гора сложил на груди мясистые руки.

— В этот час ты не можешь здесь пройти, господин.

Хокану не позволил себе ввязаться в перебранку:

— Два дня назад мне сообщили, что у моей жены начались роды. Путь сюда от моего имения я проделал не слезая с коня. Эти два дня я не спал. Если ты будешь столь любезен, что позволишь пройти к ее апартаментам, я смогу узнать, благополучно ли разрешилась от бремени моя жена и невредим ли мой наследник.

Имперский хадонра искривил губы. Запах чудищ из варварского мира, исходивший от Хокану, оскорблял обоняние. Сколь бы могущественным ни был этот аристократ, сколь ни ценна была его поддержка для Света Небес, от него исходило зловоние лошадиного пота и он был обязан принять ванну, прежде чем появляться в дворцовых палатах.

— Тебе нельзя входить, — повторил ревностный хранитель приличий. — На сегодняшнее утро император приказал устроить представление труппы собату.

Этим названием обозначался вид старинной классической оперы, исполняемой в весьма изысканном стиле. Было известно всего лишь десять опер, сохранившихся с древних времен, и среди высшей знати присутствие на представлении собату считалось признаком тонкого вкуса. Однако управляющий счел необходимым дать пояснения, словно обращался к дремучему невежде или худородному провинциалу:

— Имперская труппа Шалотобаку использует помещения, примыкающие к этому вестибюлю, для переодевания, и, полагаю, нет надобности напоминать тебе, что никто, кроме семьи самого императора, не имеет права увидеть их даже краешком глаза.

Хокану обуздал свое раздражение. Ни спешка, ни гордость не позволяли ему ссылаться на свое происхождение и ранг, имея дело с самодовольным холопом.

— В таком случае, добрый и верный слуга, исполняй свой долг по отношению к актерам императорской труппы и укажи мне другой путь, чтобы я мог обогнуть флигель, который они используют.

Хадонра еще более решительно утвердился на пороге и задрал подбородок еще чуть-чуть повыше:

— Я не могу отойти отсюда, господин. Мой долг — наблюдать за этой дверью и следить, чтобы здесь не прошел никто, кроме кровных родичей императора.

Это замечание превысило меру терпения молодого отца. Хокану поклонился в пояс, словно воздавая должное требованиям этикета, столь неукоснительно соблюдаемым его напыщенным собеседником. А затем, не тратя времени даром, рванулся вперед. Его мускулистое плечо врезалось в жирный живот слуги.

От боли и неожиданности имперский хадонра охнул, согнулся пополам и свалился на пол, не в силах даже закричать, чтобы позвать на помощь.

Так или иначе, Хокану был уже далеко: пробившись в вестибюль, он пустился бегом. Две ночи и день, проведенные в седле, не настолько измотали его, чтобы он уже не мог управлять собственным телом. Он промчался через группу людей в ярких костюмах (некоторые из них были облачены в вызывающие наряды куртизанок, и на все без исключения лица наложены слои грима самых кричащих оттенков). Он перепрыгнул через горб сагуньяна — чудовища из древней легенды, с которым сражались герои древности; голова чучела повернулась, чтобы проводить его взглядом, тогда как невнимательная средняя часть туловища неуклюже задергалась. Актер, изображающий передние лапы, повернулся, чтобы навести порядок, однако следующее за ним «брюхо» шагнуло в противоположном направлении. Вся конструкция зашаталась, свалилась, и через секунду грозное чудовище представляло собой месиво из брыкающихся ног и приглушенных проклятий под чехлом из ткани и кожи, расшитым пластинками чешуи.