— Нет, Анютка, это вряд ли, да и я думаю, что никто, кроме нас двоих, его в ближайшем будущем не увидит. Потому что не нам решать судьбу свитка, — сказал Николай, внимательно вглядываясь в ее лицо.

— Как не увидят, что ты говоришь?! Мы обязательно должны рассказать миру об этом Евангелии! Ведь сколько людей, узнав о его существовании, смогут поверить и стать лучше и счастливее. Ради того, чтобы оно стало известно, погиб мой дед — и, даже не говоря о прочем, только в память о нем, я обязана добиться публичной огласки. — Николай что-то попытался сказать, но она жестом остановила его и, почти высокомерно, закончила: — И я непременно сделаю это, с тобой или без тебя.

Освещенная отблесками огня она была прекрасна — одухотворенная и решительная, с лицом древней амазонки-воительницы, воплощение страсти и силы.

Анна по-своему оценила внимательный взгляд Николая и, крепко прижав к груди свиток, медленно, шаг за шагом, начала отступать от него, торопливо пытаясь что-то разглядеть на земле. Он отвернулся и пошел к костру, устало сел на ствол рухнувшей когда-то сосны и подбросил несколько сухих сучьев на тлеющие угли. Закашлялся от повалившего дыма и негромко сказал:

— Справа, у камня.

— Что? — вздрогнув, переспросила Анна.

— Я говорю: пистолет Монгрела справа от тебя, у камня. Ты ведь его пытаешься найти?

Она подошла к камню и подняла упавший в травяные заросли тяжелый пистолет. Кожу ладони как будто обожгло ребристой поверхностью рукоятки, и Анна безвольно опустилась на влажный от росы мох. Наваждение прошло, а минутой позже нахлынул стыд, такой безжалостный и горький, какой бывает только в детстве, и она расплакалась, громко всхлипывая и шмыгая покрасневшим носом. А когда Николай поднял ее, сжавшуюся в несчастный комочек у старого замшелого камня, она все прятала лицо, уткнувшись лбом ему в плечо, и повторяла:

— Прости меня, мне так стыдно.

Потом, тесно прижавшись друг к другу, они сидели у дотлевающих углей костра, и открытый винтовочный ящик стоял у их ног. На дне лежала аккуратно смазанная, в простых черных ножнах, сабля Маннергейма, поблескивая золотом и белой эмалью ордена Святого Георгия на эфесе, а рядом, завернутые в трогательную белую тряпицу, — четыре солдатских Георгиевских креста — полный кавалерский бант.

В отдельной ячейке покоился древний пергамент в футляре, а в другой — желтела кучка золотых червонцев с двуглавым орлом на реверсе, маленькая, тоже золотая, фигурка Будды и пригоршня драгоценных камней непривычной грубой огранки да еще перетянутая бечевкой пачка старых бумаг.

Искусно сработанная, плотно закупоривающаяся пулей крупнокалиберная гильза — по-солдатски простой почтовый ящик — хранила свернутое трубочкой письмо, написанное на двух языках — финском и русском.

«Дорогие наши друзья!

Мы — маршал Карл Густав Маннергейм и унтер-офицер Григорий Малоземов — обращаемся к вам с просьбой. Судьба сложилась так, что исполнить свой долг и вернуть находящееся здесь Евангелие туда, где ему надлежит быть, мы не смогли. Древний пергамент был украден из дворца Далай-ламы Потала, что в тибетской столице Лхаса. Возможно, вы уже успели понять, что священный свиток обладает удивительными свойствами. Все долгие годы, которые нам выпало быть его хранителями, мы пытались прояснить загадочную судьбу этой реликвии. Но увы! — наши усилия оказались напрасными. Мы уповаем на то, что вам удастся справиться с трудной задачей. Быть может, письма и документы, оставленные нами здесь, помогут вам в этом. Предприятие по возвращению священного свитка может быть непростым, поэтому передаем вам также попавшие к нам вместе с Евангелием тибетские ценности — их реализация и продажа принадлежащих нам золотых монет даст необходимые средства для его осуществления. Здесь же вы найдете мое георгиевское оружие и награды Григория, полученные за честную воинскую службу великой державе. Эти вещи должны навсегда остаться в России — может быть, по прошествии лет они смогут заинтересовать сотрудников какого-нибудь музея.

С благодарностью и любовью,

Карл Густав Маннергейм, Григорий Малоземов.

Март 1944 г.»

Костер догорел, на востоке, за высокими кронами островных сосен, уже рассветно алело небо, настала пора возвращаться — их ждали любимые люди и важные дела. Они погрузили ящик и тихо отчалили от Стеклянного.

Несколькими сильными гребками Николай вывел лодку из прибрежных камней на спокойную воду залива. Перед тем как нарушить трепетную тишину ревом мотора, он сказал:

— Знаешь, Анька, никто не смог причинить людям больше страданий, чем готовые осчастливить все человечество. Единственное исключение во всей мировой истории — Иисус, никого не убивший, напротив — сам принявший смерть. Видимо, существует непреложный закон: как только человек решил, что знает лучше другого, что этому другому нужно, — любовь в его душе оборачивается жаждой власти, пусть он сам того и не понимает. Вот так вот, Анютка. — Он вздохнул и улыбнулся, — Наивные мечты, конечно, но как было бы здорово, если бы миром правили те, кого эта власть тяготит…

Мощный движок бодро заурчал, а затем взвыл, повинуясь Николаю, резко выкрутившему ручку газа на румпеле. Лодка рванулась вперед, легко выходя на глиссирование, победно задрав серебристый нос. А за спинами возвращавшихся домой мужчины и женщины в пенном кильватерном следе искрились первые блики встающего солнца.

Наступало утро нового дня, летнего воскресенья два тысячелетия спустя от Рождества Христова.

Декабрь 200… г., озеро Сайма, Финляндия

Финляндия праздновала Рождество Христово.

В деревянном уютном доме на первом этаже прямо в центре просторного холла установили нарядную живую ель, усыпанную огоньками гирлянд. На кухне у плиты суетилась принаряженная Васса — боже мой, столько гостей, нужно всех накормить…

Старый камин простуженным баском выводил свою вечную песню, и у его прожорливой теплой пасти устроились за шахматной доской Моисей Фидель и отчим Анны Гамлет Андриасян, который старательно размышлял над следующим ходом. Южный темперамент сказывался — он нервничал, увлекался атакой, забывая о защите, и все никак не мог выиграть партию у сладко улыбающегося дяди Мойши.

Елена вместе с Айгерим — мамой Анны, оказавшейся весьма спортивной, совершали длительную лыжную прогулку. Владимир Николаевич и Стасис на прибрежной банке старательно таскали некрупных окуней, а Николай, гордо заявив, что такую рыбу можно ловить и на Выборгском заливе, отправился в поисках удачи на широкие просторы Саймы, отыскивая по отметкам GPS-приемника большие глубины в надежде на трофейный экземпляр.

Как и следовало ожидать, за дерзновенные мечты полагалось наказание: за весь короткий зимний день — ни одной поклевки. Он облавливал очередную точку, уже не надеясь, что удача улыбнется ему. Вечерело, на нетронутых сугробах появились синеватые тени.

Лихо заложив вираж, подъехала Анна. Остановив мощный «Бомбардье» на расстоянии от лунок — чтобы не пугать рыбу, — она направилась к Николаю.