— Ну что же ты? Говори, рассказывай дальше!

— Я учился на юридическом, в старом здании, что на улице Пушкинской. Приехал поступать после срочной службы, в дембельском мундире, — мой школьный приятель, студент второго курса, уверял, что на абитуриентов в мундире на экзаменах смотрят не так строго. А еще привез щегольской клетчатый пиджак и яркий, расцвеченный, будто павлиний хвост, галстук — подарок сослуживца из Ивано-Франковска. Жил неподалеку от института, у вдовы когда-то давно, в другой жизни, репрессированного профессора-правоведа. Вредная была старуха, с мухами в голове, но в общем-то незлая. Меня в том древнем, трухлявом доме едва клопы не заели, большие, жирные, наглые. Старуха их травила, по утрам горстями сметала в банку, а к ночи клопы опять появлялись. Как же им было не появляться? В комнате нас набилось человек пятнадцать абитуриентов. Спали где придется: на диване, на полу, на составленных стульях. Четырнадцать мсье и одна мадмуазель. Как она решилась жить между нами? Ну, как-то решилась. Являлась поздно, когда все уже спали или делали вид, что спят, прокрадывалась на цыпочках в свой закуток, стягивала через голову платье. Платье было темное, а сорочка под ним — светлая… И хотя в комнате было темно, она так отчетливо белела этой сорочкой напротив окна!..

— А ты подглядывал? Подглядывал, да? Как не стыдно!

— Почему стыдно? Немного адреналина — и только. Тебе вот не стыдно? — разлеглась, раскрылась, а еще полчаса назад краснела и дрожала от стыда, как овечий хвост.

— Я не дрожала! И вообще, можешь смотреть, сколько угодно, но не смей подглядывать. Когда смотрят — приятно, когда подглядывают — низко и подло! Давай выпьем!

— Все, я на сегодня в завязке. И ты в завязке. Светка, я тебя сейчас, мерзавку, отшлепаю!

Я отбираю у Светланы стакан, укладываю ее на подушку, прижимаю своим телом к дивану, и она вроде бы как покоряется, но, улучив мгновение, выворачивается, выскальзывает и небольно прихватывает острыми зубками кожу на моем предплечье. Ах так! Ужо тебе, девица-красавица! Изволь лечь на живот и получить по мягкому месту пару горячих!

— Визжать нельзя! — приговариваю я при этом. — Соседей разбудишь.

Но она и не думает визжать — злобно поскуливая, отбивается изо всех сил, выпускает острые коготки, пока я не сдаюсь и не целую там, где только что шлепал. Что такое? Еще? Ах ты маленькая извращенка!

В изнеможении мы откатываемся друг от друга и так, на расстоянии, удовлетворенно переглядываемся, как будто эта недолгая буза соединила нас прочнее, чем недавняя плотская близость.

— И что эта мадмуазель? Ты с ней спал, конечно? — с видом полного безразличия спрашивает Светлана, а сама так и поедает меня глазами.

— Почему спал? Во-первых, она не в моем вкусе, а во-вторых, не могу же я спать с каждой! К тому же оказалась замужем… А вот на танцы — да, ходил. Заниматься, как ты понимаешь, у профессорской вдовы не было никакой возможности. Да и перед смертью не надышишься! Мы ходили на танцы в парк. Особенно отрывались после очередного экзамена: бутылка крепленого вина, павлиний галстук, девочки… Один раз, помню, едва не влипли: пришлось провожать в конец Журавлевки — это такая себе деревня посреди Харькова, — а там темень кромешная, грязь, прорва собак да еще местная пацанва… Едва ноги оттуда унесли…

— А дальше? — приморенно, посапывая, бормочет Светлана и украдкой зевает в кулачок.

А дальше последний экзамен, солнечный день и маленький сабантуй на дощатой профессорской веранде с двумя или тремя счастливчиками, уже зачисленными в студенты. Мы пили вино, смеялись, шутили, и предстоящая жизнь казалась нам долгой и необыкновенной, как может казаться только в молодости. И тогда же, как предвестник грядущих перемен, промелькнуло на веранде прелестное юное лицо и скрылось в глубине дома.

«Профессорская внучка, — сказал один из нас и причмокнул губами. — Вот бы с ней потолковать как-нибудь поближе…»

«Так ведь прячется, из своей комнаты почти не выходит, — посетовал с притворным вздохом другой. — Уж я пробовал к ней и так, и этак…»

Но в тот день вышло наоборот, и золотоволосая скромница появлялась на веранде не один раз — ни на кого не глядя, брала табурет, веник с совком, выливала из цветочной вазы застоявшуюся воду…

А на следующее утро, когда я остался один в комнате и готовился к отъезду, из-за приоткрытой кухонной двери до меня долетел неясный вопрошающий голосок, и вслед за тем бессовестная старуха высунулась из кухни, всмотрелась и ткнула в мою сторону пальцем:

«Ах этот франт? Этот поступил. Чего ему не поступить? Вон у него какой галстук!..»

Как хорошо, как светло начиналась жизнь! Куда это все подевалось?

Я перевожу взгляд с гипнотизирующего лунного пятна на Светлану. Она спит, и только ее веки слегка подрагивают во сне, как будто глаза под ними бессонны и жадны до сновидений. А может быть, никуда и ничего не ушло? — думаю я, вглядываясь в ее покойное неподвижное лицо. Может быть, жизнь попросту вторит природе и в ней происходит очередная смена времени года? Но зима только началась, а от этой девочки уже пахнуло на меня нежданной весной…

Под утро мне приснилась давняя прелестница из Харькова, и какой-то голос глумливо нашептал: а ведь здесь ты мог бы повернуть в другую сторону. Женился бы на юной золотоволоске, остался бы на веки вечные в Харькове, вытравил бы из профессорского дома всех клопов к чертовой матери! Но ты испугался, когда старуха на прощание стала приставать:

«Чем у нас-то не нравится? Живи, если хочешь, учись в своем институте. Я за проживание дорого не возьму».

Да, думаю я, проснувшись в странной печали от осознания, что в жизни могло случиться что-то прекрасное, но не свершилось, судьба дарует нам разнообразие путей и дорог. Или это иллюзия, обман и нам дана только видимость разнообразия? Ведь фаталисты недаром веруют: чему быть, того не миновать! То есть дорога-то имеется, только ты все равно по ней не пойдешь — путь задан в обратном направлении. Значит, и со Светланой все у нас было определено наперед — мы должны были с ней встретиться, — и точно так же в небесной канцелярии уже решено, чем у нас все закончится? И судьба дурит нас, якобы манит, а на самом деле насмехается, бессовестно кукловодит…

Какой-то подлый, путаный сон, право!

Осторожно, не поворачивая головы, я скашиваю глаза — у меня под мышкой, свернувшись калачиком, бесшумно спит молодая, щуплая, как подросток, женщина, по возрасту годящаяся мне в дочери. Для чего судьбе понадобилось прибить ее ко мне? И чья здесь судьба отличилась — моя или ее? Или наши судьбы сговорились между собой?

— Светка! — тормошу я девочку и целую ее в нежную розовую раковину уха. — Проснись, соня, опоздаешь на работу!

— Отстань! Какая работа? Я спать хочу, — недовольно бормочет она и поворачивается спиной, но уже в следующий миг пружинно подскакивает и смотрит на меня сияющими недоверчивыми глазами. — Я… проспала?.. Как это? За столько лет — первый раз!..