— Это все скотч, будь он неладен!

— Нет, это другое… Что другое? Сам знаешь… Ничего подобного, я не краснею!.. Отвернись, пожалуйста, мне неловко… Ах так? Ну и смотри, ну и на здоровье!..

В госпитале никаких перемен не наблюдается: все та же капельница, клокочущее дыхание увядающей жизни, сестра-сиделка с непроспавшимся отсутствующим взглядом. Я пытаюсь всучить ей коробку конфет, но сестра решительно отталкивает мою руку — видимо, предупреждена об участии в судьбе больной самого Синицына.

Пересиливая внутреннее сопротивление, я отправляюсь на работу. Ну почему, — думаю я, — в последнее время эта обыденная процедура дается мне все труднее, вплоть до ощущения физического и душевного недомогания? Устал, иссяк, износился за столько лет трудовой вахты? Но ведь не работа отталкивает — с работой как раз все в порядке, а наползающее, как лавина в горах, ощущение тщеты и напрасности моей профессии. Не в смысле сути, а в смысле процесса, осуществления, когда важное, необходимое дело люди, допущенные к управлению, извращают, забалтывают, обрушивают за кипами ненужных бумаг, приказов, распоряжений и указаний.

Вот, положим, Мешков… Или Сорокина… Толковые, исполнительные, грамотные, но пребывающие на вторых ролях, потому как за ними никто не стоит, никто им не покровительствует, ни перед кем они не стелются, как это принято сейчас повсеместно. Да и я волей случая стал прокурором района, и теперешняя моя должность не бог весть что такое. Но и на ней терпят меня с трудом, не говоря уже, что дважды пытались вытолкнуть куда-нибудь на периферию или торжественно спровадить на пенсию по выслуге лет. Зато процветают сорняки: нигилецкие, петелькины, чириковы, гнилюки и иже с ними.

Ну да так было во все времена и всегда будет. Чтобы стать успешным чиновником, надобно утратить все человеческое или носить по жизни маску Скарамуша. Но вот незадача: маска имеет свойство срастаться с лицом, и в один из дней вдруг замечаешь, что снять ее невозможно.

Во дворе управы я вижу Испанца. Засунув руки в карманы и выставив упитанное брюшко, он за что-то пеняет Лотуге, а тот, понурившись и упрямо выпятив нижнюю губу, не то огрызается, не то оправдывается вполголоса. Подойдя поближе, я различаю обрывки фраз:

— Меня Михаил Николаевич носом тычет…

— А вы объясните…

— Сам объясняйся… Но чтобы до конца дня было сделано!..

При моем появлении Испанец зазывно машет, но так как я и не думаю идти ему навстречу, приближается самолично, не торопясь, с достоинством, вперевалку, посапывая резко очерченными ноздрями, и небрежно сует мне смуглую, украшенную перстнем руку.

— Слышал, весной будем благоустраивать территорию? — спрашивает он, и вздыхает, и воздымает горе масличные пиратские очи. — Велено кое-что заготовить: гранитную плитку на дорожки, то да се…

— Так ведь плитка уложена пристойная! Сколько уже лет по ней ходим.

— Не такая! Нужен красный гранит, нужен серый гранит. Понимаешь, сочетание одного с другим. Посуди сам, у Фертова стены дома из красного кирпича, а забор — из серого камня.

— У него есть дом? Откуда?

— Твои спецподразделения мух не ловят, что ли? Или тебе не говорят? Михаил Николаевич в октябре-ноябре и коробку выгнал, и крышей накрыл, и забором трехметровым отгородился. Самое время весной класть плитку, разбивать клумбы. Так что ты готовься, ищи спонсоров. Или у тебя одни менты в спонсорах?

— Пошел к черту! Ни копейки не получишь!

— Как знаешь. Только это не моя прихоть. Есть указание…

Испанец обиженно пыхтит и отваливает, как перегруженный корвет — от причала. Смотри-ка, пришелся ко двору! А ведь еще недавно, в октябре, плакался и пил со мной горькую…

Я поднимаюсь в свой кабинет, снимаю дубленку, усаживаюсь в кресло и какое-то время сижу неподвижно, уставившись в размытое, нечеткое пятно на противоположной стене. Ничего не хочется делать, ни о чем не хочется думать.

Телефонный звонок раздается внезапно, я невольно вздрагиваю и не сразу понимаю, где нахожусь, зачем я здесь и что со мной происходит. На проводе — зональный прокурор из Генеральной прокуратуры, мерзейший тип по фамилии Гицко, прозванный в главке Лаврентием Берия.

— Евгений Николаевич? — сразу берет быка за рога Гицко. — Где ваши таблички по результатам работы за ноябрь? Вы один не прислали. Во всех областях начальники отделов как начальники, только с вами приходится трепать нервы!

— Таблички еще в пятницу переданы на факс Семибрата, — раздельно, по слогам, цежу я сквозь зубы. — Извольте не полениться и взять их у Игоря Борисовича.

— А почему не на мой факс? Почему не продублировали?

— Потому что ваш телефон постоянно давал сбои: набор — сброс, набор — сброс… Кроме того, не вижу здесь особой проблемы. Или вы не дружите с Семибратом?

— Со всеми я дружу, — через небольшую паузу скрипит Гицко и быстро добавляет: — Это вы не хотите дружить: загордились, не звоните, не заходите. Говорят, были на праздники в управлении, а, так сказать, нанести визит не изволили. Зря вы так. Мы хоть и маленькие люди, но тоже кое-что можем…

Вот вражина! В сердцах я бросаю трубку на рычаг, но промахиваюсь — и телефонный аппарат от толчка заваливается в щель между тумбочкой и стеной.

— С кем это вы воюете? — раздается за спиной ехидный голос Куксы, просунувшего голову в кабинет в ту самую минуту, когда я пытаюсь извлечь аппарат, застрявший в узкой глубокой щели. — Выпейте лучше кофе. Бодрит, как никакой другой напиток.

Умеет же этот Кукса появиться не вовремя! Он старательно и как-то вкрадчиво, по-кошачьи, закрывает за собой дверь, садится на канцелярский стул напротив меня и закидывает ногу на ногу. В руках у него — бумажный стаканчик с кофе, на лице — улыбка человека, знающего больше, чем говорит.

— Ну-с, Евгений Николаевич, как вы добрались домой после ресторана? — издалека начинает разговор Кукса и улыбается еще шире. — Мы с Лесей Анатольевной так раззадорились, что после поехали в какой-то ночной клуб пить кофе. А там девки пляшут в одних купальниках! Ходят, понимаешь, между столиками, и всё к мужикам. Леся смеется, а я им то в лифчик, то в плавки… так почти всю наличность и перевел.

— А дома Леся Анатольевна подсчитала убытки и надавала по шее?

— Обошлось. Леся сама это дело любит. Был бы там мужик в плавках — уж она бы не поскупилась…

Не было бы там тебя, она такого мужика, в плавках, живо отыскала бы, думаю я и, припомнив жену Куксы, еще ту оторву, невольно ухмыляюсь в ответ: чему, братец, радуешься? Ведь это про тебя говорят — рогоносец!..

— Ходят упорные слухи, что Мешкова хотят перевести в другой отдел, — приступает наконец к цели визита Кукса. — Если не секрет, кого наметили взамен?

— Никого не наметил. Недосуг. И не хочется вникать, если уж говорить откровенно.