– Zaquel, Astarot…

После второго удара струйка крови побежала у него из угла рта к подбородку. Корсо брезгливо отдернул испачканную красным руку. Ему показалось, что удар пришелся во что-то вязкое и влажное. Охотник за книгами пару раз вздохнул, потом замер, отсчитывая десять толчков сердца, затем сжал зубы, сжал кулаки и ударил снова. Из разбитого рта библиофила кровь теперь лила струей. Но тот продолжал шептать свои заклинания, а на изуродованных губах застыла мечтательная, нелепая улыбка наслаждения. Корсо схватил его за ворот рубашки, чтобы силой выволочь за пределы круга. Только тут из уст Варо Борхи вырвался животный стон, стон тоски и боли, он отбивался ногами и, ускользнув, с неожиданным проворством, на четвереньках пополз обратно в круг. Трижды Корсо вытягивал его оттуда, и трижды он упрямо возвращался назад. Капли крови падали на знаки и буквы, вписанные в печать Сатурна.

– Sic dedo me[173]…

Но что-то было не так. При мерцающем свете свечей Корсо видел, как библиофил растерянно запнулся; умолк и стал проверять порядок расположения предметов в магическом кругу. Клепсидра отсчитывала последние секунды, так что срок, отведенный Варо Борхе, видимо, был ограниченным. Он еще раз повторил последние слова, уже настойчивее, и тронул по очереди три клетки из девяти:

– Sic dedo me…

Корсо ощутил резкий привкус во рту и с отчаянием огляделся по сторонам, вытирая запачканную красным руку о полы плаща. Новые и новые свечи, искрясь, гасли, и дым от обуглившихся фитилей спиралями вился в красноватой полутьме. Дым-Уроборос, с горькой иронией подумал Корсо. Потом кинулся к письменному столу, вместе с другой мебелью сдвинутому в угол; резким движением смахнул мешавшие ему предметы на пол, порылся в ящиках. Денег не было, как и чековой книжки. Ничего.

– Sic exeo me[174]…

Библиофил продолжал свое заклинание. Корсо бросил последний взгляд на него, на магический круг. Варо Борха стоял на коленях в центре, склонив вниз разбитое лицо, на котором застыло выражение экстаза. Варо Борха отворял последние из девяти врат с улыбкой безрассудного счастья; темная дьяволова черта – окровавленный рот – пересекала его лицо, все равно что рана, нанесенная кинжалом ночи и мрака.

– Сукин сын, – сказал Корсо. И решил считать договор на этом расторгнутым.

Он спускался по лестнице в сторону светлого полукруга, который вырисовывался внизу, под аркой, соединявшей последнюю ступеньку с патио. Там он остановился – рядом с колодцем, мраморными львами, решетчатой изгородью, остановился и глубоко вздохнул, наслаждаясь свежим и чистым утренним воздухом. Потом порылся в кармане, вытащил из мятой пачки последнюю сигарету и, не зажигая, сунул в рот. Несколько мгновений он простоял неподвижно, пока луч восходящего солнца, красный, горизонтальный, который Корсо, въезжая в город, оставил за спиной, добрался до него, пробиваясь сквозь фасады домов из серого камня, застывших на площади, и луч этот отпечатал у него на лице рисунок кованой решетки. Корсо прикрыл глаза, полные бессонницы и усталости. А луч набрал силу и, медленно двигаясь, залил светом патио вокруг венецианских львов, которые склонили мраморные гривы, словно благосклонно принимали утреннюю ласку. И тот же свет, сначала красноватый, потом сияющий, окружил Корсо облаком золотой пыли. В этот миг на самом верху лестницы, за последней дверью в царство теней, там, куда никогда не проник бы свет мирной зари, раздался крик. Душераздирающий, нечеловеческий вопль – вопль ужаса и отчаяния, в котором с трудом можно было узнать голос Варо Борхи.

Даже не обернувшись, Корсо толкнул калитку и вышел на улицу. Казалось, каждый шаг навсегда отдаляет его от того, что оставалось за спиной, точно он в обратном порядке и всего за несколько секунд повторил долгий путь, на который когда-то ему понадобилось очень много времени.

Он замер посреди площади, ослепленный, окруженный искрящимся солнечным облаком. Девушка по-прежнему сидела в машине, и охотник за книгами вздрогнул от эгоистической радости, убедившись, что она не растаяла вместе с остатками ночи. Тут он увидел, как она мягко улыбнулась – немыслимо молодая и красивая, с мальчишеской стрижкой, загорелая, и спокойный взгляд в ожидании устремился к нему. И вся вызолоченная светозарность утра, совершенная, отраженная в зеленых озерах ее глаз, ясность, пред которой отступали сумеречные закоулки древнего города, силуэты колоколен и стрельчатые арки площадей, вспыхнула от этой улыбки, когда Корсо шагнул навстречу девушке. Он шел, глядя в землю, покорный, готовый распрощаться с собственной тенью. Но у ног его никакой тени не было.

А там, сзади, в доме, охраняемом четырьмя чудовищами водостоков, Варо Борха уже не кричал. А может, и кричал, но в каком-то другом месте – мрачном и очень далеком, так что крики его до улицы не долетали. «Nunc scio»: теперь я знаю. А Корсо задумался: интересно, что использовали братья Сениса – резину или дерево, – чтобы восстановить утраченную гравюру в экземпляре номер Один, утраченную из-за детской шалости или варварства коллекционера. Хотя, вспоминая их бледные ловкие руки, он склонился ко второму варианту: они сделали гравюру на дереве, воспроизведя ее конечно же по «Библиографии» Матео. Потому-то Варо Борха и не мог свести концы с концами: в трех экземплярах последняя гравюра была поддельной. «Ceniza sculpsit». Из любви к искусству.

Он засмеялся сквозь зубы – совсем как жестокий волк, и склонил лицо, зажигая последнюю сигарету. Что ж, книги преподносят нам подобные сюрпризы, подумал он. И каждый получает такого дьявола, какого заслуживает.