В ночи за окном на расстоянии многих миль все еще бушевала буря; время от времени сверкала молния. Находясь среди посланников властей, о которых она только начала узнавать, переводя для представителя расы, которую она считала давно вымершей, Беллис чувствовала себя уязвимой и одинокой.

В комнате уже почти никого не осталось. Дойдя до двери, Беллис подняла взгляд на Утера Доула, который стоял у нее на пути, и поняла, что смотрит он вовсе не на нее. Глаза его, неподвижные, как стекло, смотрели в глаза Бруколака, стоявшего в другом углу комнаты.

Любовники ушли. Ушли и представители всех других кварталов. Остались только Утер Доул и вампир, а между ними — Беллис.

Ей отчаянно хотелось уйти, но ноги Доула вросли в пол, словно он готовился к бою. Обойти его она не могла, а заговорить боялась. С другой стороны стоял Бруколак — грива косматых волос, влажные губы приоткрыты, жуткий змеиный язык пробует воздух. Беллис оказалась в ловушке между этими двумя. Они совершенно не замечали ее.

— Ты все еще доволен, Утер? — сказал Бруколак. Голос его никогда не поднимался выше неприятного шепота.

Утер Доул не ответил. Бруколак беззвучно и холодно рассмеялся.

— Ты не думай, что дело на этом закончилось, Утер, — сказал Бруколак. — Мы оба знали, каков будет результат. Решения принимаются не здесь.

— Немертвый Бруколак, — сказал Доул, — твою озабоченность этим проектом отметили. Отметили и оставили без внимания. А теперь, если ты меня извинишь, я должен проводить Круаха Аума и переводчицу. — Доул не отрывал глаз от бледного лица вампира.

— А ты заметил, Утер, — вежливо сказал Бруколак, — что остальные маленькие сквалыги наконец-то поняли: что-то тут затевается? — Он медленно направился к Утеру Доулу.

Беллис замерла на месте. Ей страшно захотелось немедленно покинуть комнату. Многие годы она была надежно завернута в пелену холодной сдержанности и самоконтроля. Она могла справиться почти со всеми эмоциями.

Беллис с трепетом поняла, что Бруколак наводит на нее ужас. Ей казалось, что модуляции его голоса точно совпадают с волнами накатывающего на нее страха.

В комнате было темно, газовые горелки погасли, чадили лишь несколько свечей. Беллис не видела ничего, кроме высокой фигуры Бруколака, двигающегося с легкостью танцора (с такой же легкостью, как и Утер Доул), приближающегося к ней.

Доул стоял, не двигаясь и не издавая ни звука.

— Ты слышал, как спрашивала Вордакин: а что будет дальше? Я тебе говорил — она лучшая из них. В конце концов они сообразят, Утер, — прошептал Бруколак. — Когда ты им сообщишь, Утер? Когда они будут знать весь план? Неужели ты и в самом деле думаешь, — продолжал он с неожиданной яростью, — что можешь противостоять мне? Неужели ты думаешь, что за этот проект возьмутся без моего одобрения? Ты хоть представляешь… кто я такой?

Потом он быстро заговорил на языке, состоящем сплошь из отхаркиваний, и возникло впечатление, будто само это наречие противится каждому его слову.

Он говорил на верхнекромлехском.

Беллис не знала, что он сказал, но глаза Утера Доула на несколько мгновений широко раскрылись. Потом он тоже сделал шаг вперед.

— Да, Бруколак, — сказал Доул. Голос его звучал сухо и жестко, как кремень. Он смотрел мимо Беллис, будто ее там и не было, смотрел прямо на вампира. — Я точно знаю, кто ты такой. Я лучше, чем любой другой, знаю, кто ты.

Обоих разделяло несколько шагов. Теперь они не двигались, а Беллис стояла между ними, словно невольный рефери.

— Я обращаюсь к тебе со всем почтением, используя титул джентри, немертвый, — прошипел Доул. — Но ты ничуть не джентри, как и я. Ты — немертвый, ты — не танати. Ты забываешься, Бруколак. Ты забываешь, что есть еще одно место, где таким, как ты, позволено жить открыто. Место, куда отправляются беженцы твоего народа. Ты забываешь, что там, где властвуют мертвецы, которые защищают живых, — там тебя можно не бояться. Ты забываешь, что в Новом Кромлехе есть вампиры. — Он указал на Бруколака. — Они обитают за гетто живых. В хибарках. В трущобах. — Он улыбнулся. — И каждую ночь после захода солнца они могут безопасно выползать из своих лачуг и просачиваться в город. Тощие фигуры в тряпье, которые жмутся к стенам. Изможденные и голодные, они протягивают руки. Просят подаяния. — Голос его звучал тихо и злобно. — Они умоляют живых смилостивиться над ними. И время от времени кто-то из нас уступает, и вот, из жалости и презрения, смущенные собственной мягкостью, мы становимся на карнизах домов и протягиваем свои запястья. А ты и тебе подобные вскрываете их. Обезумевшие от голода, благодарные, вы делаете несколько быстрых глотков, пока мы не решаем, что хватит, и не отдергиваем руки, а вы рыдаете и просите еще, а иногда вас рвет, потому что ваши желудки долго были пусты и теперь не могут переварить желанной пищи, и мы оставляем вас лежать в грязи и наслаждаться этой небольшой подачкой… Мы в Великом Кромлехе точно знаем, кто вы такие, Бруколак. — Доул снова улыбнулся. — Наркоманы. Кто-то из нас терпит таких, как ты, кто-то ненавидит, и все мы, живые и мертвые, жалеем вас. Так что не пытайся меня напугать. — Он неожиданно сплюнул. — Потому что я точно знаю, кто ты такой, Бруколак.

Больше никто не сказал ни слова. Бруколак и Доул стояли неподвижно, лицом друг к другу. Двигался только язык Бруколака, пробуя воздух.

Потом вампир ушел.

Беллис моргнула и оглянулась — в воздухе, потревоженном быстро и внезапно вышедшим Бруколаком, лениво мельтешили частички пыли. Беллис подняла голову. «Что он сделал со мной? — подумала она. — Как он это делает? Гипноз? Черт меня подери, он живее Доула…»

Ею овладело какое-то отупение, но наконец она поняла, что Утер Доул смотрит на нее, и тогда сердцебиение замедлилось, дыхание вернулось к норме.

— Идемте со мной, — сказал ей Доул. Голос его звучал вежливо и ровно, словно ничего не случилось, словно перед ее глазами только что не разыгралась эта сцена. — Вы должны помочь Круаху Ауму.

Она вышла из комнаты, стараясь, чтобы колени не подгибались, хотя ее и била дрожь. Беллис думала о словах Бруколака.

«Куда мы идем? — спрашивала она себя, следуя за Доулом. — В чем состоит план?»

Шторм, долго ходивший вокруг да около, наконец обрушился на город.

Туго свернутая масса воздуха стала раскручиваться. Ночь была жаркой. Дождь хлестал по Армаде. Мачты гнулись, канаты натягивались и терлись о борта кораблей и стены строений. Гремел гром, сверкали молнии.

В такой шторм город не попадал уже давно, однако обитатели его действовали умело. Воздушные суда были быстро посажены, чтобы переждать непогоду во дворах и под брезентом. «Трезубец», пришвартованный к «Гранд-Осту», был слишком велик — укрыть его было невозможно, а потому он только неловко подпрыгивал и подрагивал под порывами ветра. Массивный силуэт его нависал над кораблями и домами внизу.