В спину догнало задушенное:

— Сэр Ричард… прямо — ближе…

— Да? — спросил я саркастически. — Там у костра уже ждут остальные… из клана этого коронованного дракона. Вы уверены, что сойдете и харей?.. Впрочем, как я не подумал — вылитый зарг!

Он смолк. Я тащился, проклиная все на свете, камни все не кончаются, ибо я тащусь по их россыпи не поперек, а вдоль, пока не отойду достаточно далеко от места схватки. Высмотрев группу с расседланными лошадьми, свернул туда. Нам давали дорогу, встречали радостными возгласами.

Кони совсем рядом, я с облегчением сбросил оленя возле костра. Гендельсон еще тащился шагах в десяти.

— Это подарок от нашего клана, — сказал я небрежно. — Наши ребята уже набили оленей по два на каждого…

У костра счастливо заорали. Гендельсон доволокся на подгибающихся ногах и тоже свалил олененка поверх моего гиганта. Его плащ окрасился кровью оленя, но все равно сидевшие смотрели на Гендельсона с великим почтением. Мой рогатый шлем с ящерицей не вызвал такого преклонения, как дракон с черным мечом.

Я обернулся к Гендельсону:

— Сэр, не лучше ли нам объехать войско на конях?

Он тяжело дышал, тупо кивнул. Я сделал знак воину с конями, распорядился:

— Оседлай двух самых лучших. Их тебе вернут к вечеру. Даже раньше.

Он поколебался, но взглянул на туши оленей, облизнулся, что-то крикнул. Подбежали еще двое, несли седла, попоны, сбрую, а другие вытащили длинные ножи и торопливо свежевали добычу.

Я с великим облегчением закрепил мешок с мечами позади седла, вскочил на своего коня. Гендельсон с третьей попытки поднялся в седло второго. Я повернул коня и поехал некоторое время по лагерю, а когда увидел вдали высокий шест со знаменем, изображающим черного дракона в короне с черным мечом в лапах, резко свернул в сторону.

Мы отдалились от лагеря заргов и, увы, от врат Кернеля, зато Гендельсон перестал трястись, хотя все также картинно хватался за меч. Хуже другое — второй лагерь, почти такой же огромный, запирал выход из долины. Костры и воины вокруг костров заполонили от одной отвесной стены до другой. А за лагерем…

Я остановил коня. Город, что за лагерем, смутно знаком. Но только странно видеть здесь изысканные минареты, изящные мечети, облицованные синей плиткой, от которой так и веет прохладой. Все-таки вокруг суровый мир европейского рыцарства… разве что предположить, что мавры когда-то захватили эти земли, как было в Испании, Португалии и Франции, несколько столетий так жили, случилось взаимное проникновение культур, а потом Реконкиста, так вроде бы ее называли… словом, арабов оттеснили обратно, с той поры в Испании такие изысканные дворцы, такие причудливые восточные мотивы в архитектуре…

Солнце изменило угол, вместо города я увидел руины. Впечатленьице — словно обухом по голове. Я протер глаза, всмотрелся.

Гендельсон сказал за спиной угрюмо:

— Здесь был однажды великий город… Но жители прогневали господа.

— То жители, — пробормотал я. — А город рушить зачем?

— Город без людей умирает, — ответил он назидательно.

А в самом деле, подумал я внезапно. Что если город и есть живое существо, а его жители — всего лишь мелкие насекомые-симбионты, что поддерживают его жизнь? Господь бог посыпал людей дустом, чтобы передохли, а без них и город начинает разрушаться…

— Судя по городу, — сказал я, — господь бог передушил людей давненько. Пару сотен лет, не меньше!

— А пару тысяч лет — не изволите? — спросил Гендельсон.

— Ого, — сказал я с уважением. — Тогда господь бог поступил еще гуманно. По отношению к городу, естественно. Наш так вообще пару населенных пунктов стер с лица земли огненным дождем и железным градом с неба…

Он посмотрел на меня подозрительно, нахмурился.

— Ваш? — переспросил он. — Ваш господь бог?

— Ну да, — подтвердил я. Наконец сообразил, в чем прокол, сказал поспешно: — Наш господь бог, что создал этот мир, землю и человецей… У нас, в смысле, он и города… Наверное, архитектуру не одобрил.

Гендельсон еще похмурил брови, процедил сквозь зубы:

— Значит, в ваших землях греха было больше.

— Но зато теперь там одни добродетели, — сказал я лицемерно.

Он посмотрел на меня с сомнением, потом вздрогнул, посерьезнел, глаза сузились. Я торопливо обернулся. Над лагерем заргов, что мы оставили за спиной, блистают огоньки, словно быстро гаснущие в ночи уносимые искры костра. Напряженный слух уловил едва слышный ровный гул. Земля отзывалась на стук тысяч копыт негромким, но неумолкающим стоном.

— Они начали штурм! — выкрикнул Гендельсон. Лицо его побелело. — Кернель не пал, он держится!.. А мы все еще здесь…

— Я не знаю, — сказал я трезво, — как он устоит.

Он проследил за моим взглядом. Высоко в небе с неспешностью облаков двигаются огромные красные драконы. Пурпурные крылья месят воздух, чувствуется, что драконам нелегко нести свои грузные тела. Или же потому, что несут в своих бомбовых отсеках чересчур тяжелый груз.

— И все равно Кернель стоит! — воскликнул Гендельсон снова. — Его еще не взяли… Сэр Ричард, поторопимся!

Я бросил последний взгляд на небо. Южная часть стала красной от тел драконов. Они идут по небу тяжелые, грузные, на каждом всего по одному человеку. Только наездники. Значит, основной удар — не лучники или десант, а именно горючий газ или что там за напалм в желудках драконов. Ну, не желудках, там какие-то особые железы, я не химик, мне понятно одно: драконы плюются огнем — драконов надо убивать.

Поторопимся, сказал я мысленно. Кернель не взяли, нас не взяли, а значит — возьму я. Вернусь и возьму. Возьму по праву, ибо право любви… взаимной любви выше придуманных людьми законов и условностей. Сегодня они одни, завтра — другие. А любовь одна. Она превыше всего, всех законов, всех моралей. Она сама — Закон и Мораль.

Гендельсон все дергался, ерзал в седле. Я убрал в мешок красный меч, вытащил и повесил за спину черный с красной рукоятью. Если дракон на знамени заргов держит такой же, то это что-то может значить. Во всяком случае, скоро пойму…

— Здесь нам не пройти, — признал я зло. — Придется что-то придумывать иное…

— Что?

Я не ответил, и понятно почему не ответил. Мы понеслись обратно, мой конь начал отставать, Гендельсон ухитрился и здесь выбрать себе коня намного лучше. Его конь скачет ровно, хотя на Гендельсоне железа как на башенном кране. Я хлестал своего между ушей, бил по бокам, трепал по шее, трогал шпорами и даже вонзал их ему под ребра, но он двигался все той же вихляющей рысью, словно в дополнение к скверной походке обрел еще и нечувствительность к боли.

Гендельсон уже обогнул скалу, откуда открывается вид на несметное войско. Рука его властно натянула повод. Конь под ним еще и пританцовывает, зараза, готов бежать дальше. Белые равнины почернели от скопища заргов, даже шатры их военачальников абсолютно черные. Справа и слева горы, да не просто горы, а почти отвесные стены перегораживают мир, зубьями достигая облаков. Это ж какой крюк довелось сделать подлецам, чтобы попасть сюда. Сколько народу и коней погубили на горных перевалах! Их уж точно не пропустили через анфиладу залов монастыря древних богов…