— Сержант, забери у господина фон Плезендорфа, гнедого, под ламбрийским седлом, это теперь мой конь.

Фон Плезендорф смотрел на Волкова с ненавистью, но ничего не говорил, сержант почти силой вырвал у него из руки повод коня.

— Что вы так смотрите на меня, Плезендорф, что то не так? Или забыли про право победителя?

Кавалеры молчали. А солдат сжимая кулаки и зубы от боли снова залез на коня и сказал:

— Я велю запрячь вам телегу.

Он хотел уже, было уехать, но повернулся к кавалерам и добавил:

— Господа, если я увижу вас здесь, я вас убью, ни каких поединков не будет, просто прикажу своим людям убить вас.

Кавалеры ничего ему не ответили.

Солдат ехал в замок, и только теперь стал замечать десятки людей, что прибежали из деревни, что толпились на стене. В их глазах он видел восхищение, и благоговение. Он был бы счастлив, если бы не выедающая боль в левом бедре. И тут он на стене замка заметил её. Она, как и вся дворовая челядь смотрела на него. Да это была дочь барона. На секунду ему показалось, что нога перестала болеть. Он выпрямился в седле. Он был горд. Пусть эта белокурая дрянь видит его триумф. Пусть видит, как смотрит на него местный люд, пусть знает, кто он такой.

Он сидел во дворе замка на колоде, вокруг толпились, люди, сам барон был тут, стоял неподалёку, даже баронесса спускалась. Но барон её проводил.

Лицо Волкова было белым, как полотно. Губы превратились в серую нить. Он сидел, сжимая и разжимая кулаки.

На корточках перед ним сидели кузнец и монах Ипполит, у них руки были по локоть в его крови. Кузнец вид имел растерянный, а вот молодой монах был молодцом.

Он встал и спокойно сказал солдату:

— Болт упёрся в кость, дальше не пойдёт, не протолкнём.

— Может, попробуешь вытащить, в прошлый раз ведь вытащил, — сказал Волков кузнецу.

— Да как же господин, в тот раз он на пол пальца вошёл, а тут… — отвечал кузнец виновато.

Со стены за ними наблюдала госпожа Ядвига, но сейчас солдату было не до неё, ему начинало казаться, что нога начинает неметь, словно он отлежал её во сне.

— Тянуть нет смысла, господин, — твёрдо продолжал монах, — ногу придётся резать.

— Резать?

— Да. Причём резать лоскутом.

— Лоскутом?

Монах нарисовал в воздухе угол:

— Углом, болт дошёл до кости, он рядом с главной ножной веной, если не знать, как его доставать, то можно её порвать. И тогда…

— Кровь не остановить. — Догадался солдат.

— Да, кровь не остановить. — Подтвердил монах.

— Ёган, давай телегу, — согласился солдат, монах был прав, нужно было, что то делать, боль не прекращалась. Она выматывала его.

— Уже готово, господин, — отвечал слуга.

— Монах, а ты так резал уже кому ни будь? — Спросил Волков.

— Я нет, но я видел, как резал старший лекарь. Я буду ему помогать. Вы не волнуйтесь господин, в монастыре есть маковые капли. Боль вас так терзать уже не будет.

Ёган подогнал телегу, помог господину улечься в неё. Волков попытался пошевелить пальцами на ноге, они и раньше-то шевелились неважно, а сейчас у него вообще не получилось.

Ёган накрыл его плащом и уселся на передок, рядом с ним сел монах и телега выехала из замка. Барон так и не проронил ни одного слова. Глядел вслед. А ещё со стены за телегой следила дочь барона. Не уходила, несмотря на дождь.

«Ранения и смерть к контракту прилагаются», — опять вспоминал он. И ранения прилагались, нога болела, и боль не стихала. Ещё недавно он собирался жить тихо и мирно, прикупить землицы, и разводить коней. На лошадях можно было неплохо зарабатывать. А может, и осесть в каком ни будь тихом городке, открыть мастерскою и делать хорошие арбалеты недорого. Он почему-то считал, что преуспеет в любом из этих дел. Но после ухода со службы его жизнь почти не изменилась. Стычки, раны, напряжение, враги, недосыпание — всё как обычно. Даже награда, как обычно, призрачная.

Всё как обычно. Ничего не изменилось.

И тут прямо в телеге под мокрым плащом ему в голову пришла простая мысль:

«Если монахи поставят меня на ноги… соберу вещи, и уеду отсюда. Да, просто соберусь и уеду. Деньги у меня есть, коней больше чем нужно, слугу вот завёл, вроде ничего, расторопный, хотя и бестолковый. Сбегу. Сбегу, сколько раз бегал, а не бегал бы уже давно сгнил бы в земле. А не сбегу, так отравят, или приедет ещё один благородный в кирасе под камзолом. Да. Барону я ничем не обязан, это он мне обязан. Хоть немного навёл порядок в его феоде. Разогнал воров, что тут промышляли во главе с Соллоном, переловил кучу дезертиров, начал и оплатил аудит, ну и чем я не молодец? Да, ещё и упыря выследил. А что я получил взамен? Мне разломали плечо, да так, что умники монахи еле собрали, да в грудь удар получил, кровью харкал два дня, да две лишних дыры в, итак больной ноге. Да, я, конечно, прихватил деньжат тут, да коней, да барахлишко, ну так в бою всё брал, не барон дал. Нет, ему я ничем не обязан. Ну, а оскорбления! Я за всю свою жизнь, столько не слыша, сколько от этой дряни белокурой. Нет, нужно отсюда бежать, пока меня тут не прикончили».

— Господин, вы там живы, — окликнул его Ёган.

— Жив, — ответил хрипло он.

— Терпите, господин, скоро приедем, монахи вас залечат. Они в этом проворные.

— Ёган.

— Да, господин.

— Ты готов отсюда уехать?

— Куда? Когда? Сейчас что ли? А к монахам, не едем что ли?

— Господин, — подал голос брат Ипполит, — нельзя вам сейчас уезжать, пока ногу не залечим.

— После монахов, собрать вещи и уехать готов? — Продолжал Волков.

— Да куда?

— Да хоть куда.

— В ночь ехать? Зачем в ночь ехать? Давайте хоть утра дождёмся.

— Дождёмся, ладно.

— А куда вам ехать, зачем? Вас здесь почитают более барона. — Сказал Ёган.

— Да, — подтвердил монах, — вы уже на всё графство знамениты.

— Дураки вы оба, — отвечал Волков, — не понимаете, убьют меня здесь. Ворье меня ненавидит местное, благородные меня ненавидят, дочь барона со служанкой меня ненавидят, а теперь ещё миньоны герцога в «друзья» записались.

— Всё ничто, — сказал Ёган, — а вот насчёт дочери барона — тут, конечно, не поспоришь. Стерва ещё та.

Тут телегу качнуло на кочке, это вызвало новый приступ боли в ноге.

— Не тряси так, Ёган, — сказал монах, — господину тяжко.

— Терпите, господин, — с пониманием говорил слуга, — вон уже замок, госпожи Анны завиднелся. Скоро и монахи будут.