Было ужасно холодно. Но из-за того, что земля промерзла, идти было легко, не застревали. Мы шли уже не на Перекоп, а на Чонгарский мост. После боя с красной кавалерией мы, не останавливаясь, шли ночь, весь день и всю следующую ночь. Останавливались только для кормежки лошадей. Под утро мы оказались перед селом Рождественкой. Но тут дорогу в Крым нам преградила красная кавалерийская дивизия. Начался бой, который длился весь день, и в конце концов мы не могли оттеснить или прогнать красных.

Стало темнеть, бой постепенно замер. Мы отошли. Но вдруг, откуда ни возьмись, появился батальон корниловского пехотного полка. Они ехали на повозках и направлялись в Рождественку, занятую красными.

– Эх, кавалерия, слабо, значит? Мы должны вам подмогнуть? – иронически кричали нам Корниловцы.

Они это сделали крайне просто. Из-за холода красные, думая, что они нас окончательно отбили, не выставили охранения. Очевидно, все жались к теплым хатам. Корниловцы, никого не встретив, въехали в село, доехали до главной площади, слезли с повозок, выстроились развернутым фронтом. Дали залп по хатам в одну сторону, еще один залп, прокричали «ура», повернулись кругом и дали туда два залпа и прокричали «ура». Этого оказалось вполне достаточным, чтобы привести в полную панику прекрасную красную конную дивизию, которая еще час назад выдержала все наши атаки.

Услышав залпы и «ура», мы на рысях пошли в Рождественку и наткнулись на спасавшихся красных кавалеристов. Они были всюду: на улицах, в садах, в амбарах, в хатах. Батарея взяла семнадцать пленных, вовсе их не отыскивая, они сами натыкались на нас. А сколько взяли полки, которые шли перед нами?

Я тоже взял пленного. Смертельно усталый, я вошел в дом, указанный квартирьером, и увидал винтовку и шашку, прислоненные в углу.

– Где он?

Хозяйка молча указала на громадную печь.

– Выходи оттуда, – сказал я грозным голосом.

Появился трясущийся кавалерист. В это самое время вошел капитан Малов.

– А, красный? Сейчас мы тебе выколем глаза и отрежем нос.

Тип затрясся.

– Laisse donc, Sacha, tu vois qu’il va pisser de frayeur.[4]

– Что ты на меня уставился, как дурак. Поработай немного. Ставь самовар.

Пленный не осознал сказанного, в такой он был панике. Но хозяйка, обрадованная мирным исходом, толкнула его к самовару. Тогда он схватил ведро, налил не туда, куда следует, и залил водой всю хату.

– Ах, паршивец, даже самовара поставить не умеешь.

– Простите, господин офицер, это я от радости ошибся.

Мы очень устали, хотелось спать. Что делать с пленным?

– Полезай на печь и не двигайся. Если ты слезешь с печи ночью, я убью тебя, как собаку, – сказал ему Малов.

Мы легли на лавки и моментально заснули. Пленник легко мог нас зарезать. Но он этого не сделал. Наоборот, как только мы проснулись, он принес воды, чтобы мы умылись, поставил самовар и всячески услуживал.

А вот об его коне мы спросить не догадались, только сейчас, печатая это, вспомнил о коне. Поздновато.

Опять горнист трубил поход и, вероятно, бой. К Рождественке приближался красный кавалерийский корпус. Мы пошли ему навстречу.

Взвод нашей батареи встал на возвышенности. В долине перед нами наступали полки, а на той стороне, на возвышенности, открыли огонь три красные батареи. Конно-горная занялась одной из них, мы заставили замолчать другую. Но в это время произошла знаменитая атака кавалергардов на центр красной кавалерии, и мы увлеклись и стали им помогать, обстреливая красную конницу. Этим воспользовалась третья красная батарея. Она взяла наш взвод под обстрел. Две шрапнели лопнули сзади нас, две другие впереди. Вилка. Нужно было ожидать, что следующие будут по батарее.

Я крикнул моему соседу, поручику Меншикову, чтобы он скорей скрылся за щит орудия, и сам побежал к своему орудию, и только наклонил голову за щит, как над нами лопнули четыре шрапнели. Меншиков, не успевший скрыться, и один солдат моего орудия были ранены, а коновод моего орудия, Чудук, был убит шрапнельной пулей в висок. Он упал, но лошадей не распустил. Так он нес службу даже после смерти. Я убедился, что он крепко держит лошадей, и оставил его держать. Орудия же пошли врозь в поводу, чтобы избежать дальнейших потерь. Но к нашему изумлению, красная батарея больше не стреляла. Оказалось, что другой взвод нашей батареи видел огонь красной батареи и поспешил подавить ее.

Когда я вернулся взять у мертвого Чудука повод Андромахи, то должен был с силой разжать его руку. Мы взяли тело Чудука, чтобы похоронить, но так как мы все время шли, то похоронили его только в Крыму, на хуторе близ Юшуни. Сколотили гроб, похоронили. Каждый прочел те молитвы, которые помнил. Это было трогательно. Не всякому и такие похороны доставались. Сделали из досок крест и чернильным карандашом написали имя. Дождь вскоре, вероятно, смыл надпись. Мать напрасно ждала его возвращения.

Мы отбросили, но не уничтожили красную дивизию. Очевидно, перед нами находились массы красной кавалерии, вероятно, вся армия Буденного. Если бы он лучше ею управлял, он не пустил бы нас в Крым.

Мы решили, благо путь был свободен, идти в Крым. Конечно, красные все сделали, чтобы нас туда не пустить.

Верность пленного

Я вернулся в хату за вещами. Мой пленный меня с нетерпением поджидал.

– Вы уходите? Не оставляйте меня здесь. Возьмите меня с собой.

Я был в затруднении. Стеснительно обладать пленным. Что я с ним буду делать? Он не был крестьянином, вероятно, фабричным.

– Знаешь что, красные вскоре придут сюда, останься в этой хате и дождись их.

– Нет, я боюсь остаться. Случайно один из ваших заглянет сюда и меня расстреляет… Затем мне вовсе неохота возвращаться к красным, для которых я стал подозрительным. Кто их знает, как они меня встретят?

В этом он был прав. Но верность моего пленника меня очень стесняла. Как от него избавиться?

– Тогда спрячься в саду, и ты скажешь, что сидел там во все время нашего здесь пребывания.

– Нет, нет. Мне повезло, что я попал к вам, и я не хочу с вами расставаться. Другой бы меня просто пристрелил.

– Пожалуй, ты прав, но пойми, что мне некогда с тобой цацкаться. Будут бои. А мои солдаты не захотят тебя принять, потому что ты буденновский кавалерист. Оставайся, это самое простое, что ты можешь сделать.

Наконец, обманом, я удрал от своего пленного, оставив его на произвол судьбы. Но раньше этого я снял с него его шпоры. При случае я говорил, как бы нехотя:

– Шпоры эти я снял с буденновского кавалериста… Это было под Рождественкой, были жестокие бои…

В общем, я не врал, но это произошло совсем иначе, чем можно было подумать. А вот коня его я проворонил и седло тоже.