– Будь ты проклята, лгунья! Ты снова обвела меня вокруг пальца!

Регина, сложив руки на груди, хладнокровно ответила:

– Помни, Кернуннос принял твою клятву, а я ответила на вопрос. А сейчас оставь меня. Позволь мне предаться сладким воспоминаниям…

Конрад, сжав в бессилии кулаки, повернулся и направился к выходу, осыпая знахарку проклятиями. Дотронувшись до ручки, он замешкался и повернулся к женщине, замершей в центре символического круга:

– Ты услышишь стук моего сердца, Регина. Обещаю.

– Ты подыскал себе замену, хладнотелый? Нашел того, кто поменяется с тобой местами, добровольно остудит собственное сердце? – Колдунья рассмеялась.

Конрад снисходительно прикрыл глаза. Он еще не выбыл из игры.

– Невелика заслуга остудить поросшее шерстью сердце… – продолжала издеваться ведьма.

– Посмотрим… – улыбнулся епископ и, не дожидаясь продолжения насмешек, закрыл за собой тяжелую дверь. – Зачем мне бесполезное волчье сердце, когда два других добровольно лягут на блюдо, горячих, живых, любящих? Бесценных… – прошептал он, удаляясь по коридору.

Итак, она вновь смогла перехитрить его.

Изящно обвела вокруг пальца. Предвосхитила грядущее.

Умело просчитав ходы, сотворила невозможное – амулет, перешедший ему от последнего шумерского жреца, символ забытого бога, породившего землю и сделавшего ее плодородной, амулет, символизирующий вечное перерождение, мудрость и тайное знание, знак бесконечности и гармонии, заключенный в фигурках двух проплетенных змей, кусающих друг друга, стал недостижим.

Месть покинутой им женщины оказалась изощренно жестока. Он мог видеть медальон, трогать руками, носить на шее, как и прежде, но не мог воспользоваться его тайной силой. Защитный заговор сделал его обычной безделушкой.

Только за это проклятая лгунья заслуживает мучительной смерти.

Сидя в своем кабинете, Конрад перевел глаза на кроваво-красный закат над рейнской долиной. Небо, нависшее над городом тяжелыми снежными тучами, подернулось зловещим багровым заревом, словно кровеносные сосуды его пронизывали грозовые всполохи. С реки приближалось ненастье.

Конраду нестерпимо захотелось закрыть глаза и забыться сном. Дернув шелковый шнур в углу, он вызвал секретаря. Приказав заложить карету через полчаса, покинул кабинет, направляясь по тайной крипте в отдельное крыло тюремного корпуса.

Спустя пять минут он постучался в дверь маленькой камеры и тихо произнес:

– Могу ли я войти, фройляйн? Пришло время вспомнить о вашем маленьком долге.

Нависший над Свободным городом кровавый закат выгнал Михаэля из дома. Его привычный путь лежал к таверне «Под красным медведем», на окраину, к Южным воротам. Именно там заканчивались его вечера – в темном уютном углу под гирляндами оленьих и косульих рогов, что было весьма символично. Половина галлона тяжелого темного пива спасала разум от невыносимых мук, терзающих несчастного в последнее время.

С того момента, как он высадил Кристину у церковных ворот в Марцелле, жизнь его неожиданно закончилась. Он задышал на какое-то время, когда нашел ее в суде и уговорил перебраться с ним в Дом Торговой гильдии. Но дыхание прервалось, когда девушка была помещена под стражу по обвинению в колдовстве.

Разум Михаэля отказывался принимать истину: возможно, его любимая и невинное дитя сгорят на костре во славу Бога. Но какого? Того, чью справедливость и благость проповедовали на воскресных службах, заставляя Михаэля поверить в его милость и всепрощение, или черного подземного божества, заразившего весь мир вокруг смертоносным ядом ненависти друг к другу? Полностью лишившего людей разума, подчинившего их служению кровавым целям?

Кто он, загадочным образом сменивший личину на невинную маску святости и назвавший себя чужим именем? Ведь это по его прихоти нынче губят ни в чем не повинных людей. Христос рыдает на небесах, видя, что творят его обезумевшие сыны. Сумерки погрузили разум в сон, породили немыслимых кошмарных чудовищ, заполонивших души.

Глупцы боролись с дьяволом, не понимая, что они сами и есть его многоликое воплощение.

Михаэль неоднократно просил аудиенции у епископа в надежде вымолить у него прощение для приговоренных женщин. Смазливый прислужник Конрада оставался непреклонен. В очередной раз вежливо отказывая в визите, монашек касался плеча дрожащими тонкими пальцами, даря надежду на возможную благосклонность святого отца в будущем.

Но время шло, и боль, сжигающая сердце и душу, становилась все невыносимее. Она часто подкидывала воспоминания о сладких губах любимой, о ее маленьком послушном теле. Руки Михаэля до сих пор помнили упругость ее наливающихся соком материнства грудей, шелковистость стройных бедер, податливость и влажность лона.

Она отвечала на его ласку, бережно храня в душе образ другого, нареченного. Но Михаэль не испытывал гнева и мук ревности – он воспринимал это как заслуженное наказание за нарушенное обещание, данное Регине.

Брат и сестра не должны принадлежать друг другу.

Самоотверженность Кристины в борьбе за дорогого ей богомаза вызывала в Михаэле невыносимое страдание и восхищение одновременно. Интересно, будь сам он заключен под стражу, вызвалась бы она его защищать?

Сердце болезненно сжалось, когда он услышал ответ, пришедший извне:

«Она бы встала на твою сторону, потому что вы одной крови…»

Волна стыда заставила молодого человека покраснеть.

Регина, женщина, выкормившая его и заменившая мать, еще один источник его страданий. Темные предчувствия не оставляли его с того момента, как он узнал о пришедшей в их родные края «Черной смерти». Он понимал, что болезнь, разыгравшаяся среди зимы, когда все грызуны спят в норах, могла быть занесена извне с единственной целью – отомстить его кормилице. Погибшие в страшных мучениях жители Фогельбаха успели ее проклясть и сейчас вернулись за душой Регины, они толпятся за стенами суда, смешавшись с живыми.

Надежд на спасение почти не оставалось.

Михаэль сходил с ума от безысходности, от иссушающего душу бессилия. Если ему удастся путем денежного посула вызволить несчастных, то куда им возвращаться? Хижина Регины сожжена дотла. Фогельбах обезлюдел. У Михаэля больше нет дома. Будь проклят Шварцштайнфалль, где любвеобильная матушка преследовала его по пятам под видом невинной родительской ласки с единственным намерением – прикоснуться к телу, скользнуть шершавым языком по щеке.

Будь проклято то место, где она приютила своего любовника, их с Кристиной отца. Родовой замок всегда был оплотом дьявольского торжества и вседозволенности. Люстиг вернется туда лишь с одной целью – выставить за порог Вильгельма, отказавшегося от дочери во имя лживого благочестия, во имя своей показной веры. Он прогонит его прочь, как приблудившегося пса, испоганившего им обоим жизнь. А блудливую мать-дьяволицу сгноит в монастыре.