Сексуальный опыт

Жил я в доме Леи Менсон, в пригороде Денхама, дому было лет четыреста. Владелицу звали леди Аквис. Сначала работал на фабрике. В пятнадцать лет по шестьдесят часов в неделю. Четырнадцать пенни за час. После года работы получал фунт за час. Я стал учиться в вечерней школе машинописи и стенографии. В то время я много понаписал, но забыл все символы и так и не смог прочесть того, что написал.

Первый сексуальный опыт был у меня с помощницей старшей воспитательницы, ей было двадцать четыре, а мне четырнадцать. В 1990 году я посетил Денхам и нашел ее. Сказал, что приехал, чтобы сказать ей спасибо. Старушка покраснела.

Подстригать газон ножницами

В семнадцать лет меня выперли из Денхама и отвезли в Лондон. Высадили у молодежного общежития, принадлежащего армейской церкви. Притон гомиков и воров. Я снял комнату у Симонсов на Вестовер-роуд. Они были милые, но туповатые. И сын у них был набалованный, ленивый донельзя. Однажды я его подбил на одно дело — подстригать газон ножницами. Миссис Симонс, похоже, это не вдохновило, но я был в восторге.

Архиепископ и бутылки

В Лондоне я попытался устроиться певцом в ночной клуб «Ле тро клоше» — не вышло. Но я старался! Потом работал в Денхамской киностудии в программе «Два городских кино». Продержался шесть недель. «Муллард электроникс» взял меня на работу — там занимались электроникой для флота. В «Легких напитках Клэйтон» мыл бутылки. Затем работал в той же фирме в коммерческой фотографии. Снимал архиепископа Кентерберийского в момент коронации принцессы. Затем «Бегли и Компания», производство стеклянных бутылок. Бутылки для джина и утки для мочи. Я проверял готовые партии. Работал подмастерьем на заводе листовой штамповки для авиакомпании «Мартин-Бейкер». Изготовляли сиденья для самолетов. Часто я находил работу случайно. Кто-то позовет на пиво, разговоришься — и уже приглашают на работу. От одной я отказался. Пришел к новому знакомцу по адресу, а это морг. Нет, подумал я, сюда — ни за какие деньги.

Женитьбы, разводы и дети

Однажды пошел я в кино на фильм с Сьюзен Хейвуд. Спускаюсь в антракте с балкона, а навстречу мне — милое создание. И фигура, и прекрасные темные волосы, и осиная талия. «Вы вылитая Сьюзен Хейвуд», — сказал я ей. Она улыбнулась. Я достал бумагу и записал свой телефон. Сказал, что работаю в «Университи моторс» на Пикадилли, 80. Мы продаем машины марки «Веспас», «МГС» и «Бристоль». Короче, она мне позвонила. Сказала, что у меня мощная энергия. Вскоре она забеременела. Она утаила от меня возраст, оказывается, она училась в школе. Ее папаша пригрозил судом, и я быстренько женился. У нас родилось два сына, Тодд Битнер и Мэтью Пауль. Я дал им христианские имена, на всякий случай. Потом жена тяжело заболела. Но выжила и развелась со мной, отобрав детей через суд. Затем еще два неудачных брака. Последняя моя подруга-мулатка недавно меня бросила.

С Тоддом и Мэтью мы очень дружим, часто созваниваемся, иногда вместе путешествуем. Они славные ребята, но я не хочу им мешать.

Так что остались мы с котом. Старый персидский кот, ему семнадцать лет.

Дом в Америке

В Америке мне пришлось поначалу работать дровосеком. На выходные все разъезжались, а я оставался один. Однажды съел на спор пять стейков, после чего не мог дышать. Никогда не ел столько мяса. Работал диктором на радио. Мог всю ночь напролет катать девчонок, а с утра — работать. Однажды, правда, не выдержал. Сел в восемь утра за микрофон, сказал несколько фраз и… свалился.

Свой дом я построил на муравьиной куче. Включу пылесос — и все муравьи там. Так постепенно и вывелись. У нас рядом продали дом. Там жили две сестры, немки, старые девы. Английского не знали, газет не читали, такая грязь у них была, ужас… Потом одна умерла, а вторая продала дом за двадцать пять тысяч долларов. Оттуда ко мне прибежал таракан. Я его раз пылесосом — и все. Больше у меня тараканов не было.

Обожаю готовить, обожаю мясо. Спросил у врача — как же так, ем столько мяса, и у меня низкий холестерол. Он говорит: «Скажите спасибо своей маме». Пожалуй, это единственное, за что ее стоит поблагодарить.

Встреча с матерью

Мне было лет двадцать, когда я наконец напал на ее след. Она жила в Гамбурге. Я купил в Лондоне костюм и вперед. Позвонил с вокзала. Она говорит: «Это Вольф?» Вольф — ее муж, нацист. Я говорю: нет, это я, твой сын. Она ахнула: «Что ж, когда-то это должно было произойти». Я пришел. В Европе принято угощать гостей. Она не предложила мне поесть. Дала бокал вина. Потом явился Вольф. Я хотел угостить его сигаретой, но он отказался — курит только немецкие. Мать сказала, что Вольф рано ложится спать, пора откланиваться. Я остался в Гамбурге, нашел какую-то грошовую работу. Один раз мама дала мне пятьдесят марок. И один раз купила шелковый галстук за пятнадцать марок. На что галстук, когда живешь впроголодь?!

Второй раз я увиделся с матерью после смерти Вольфа. Она очень изменилась, но по-прежнему не хотела говорить о прошлом. На Рождество она регулярно посылала нам посылки. Подарки внукам, в красивых обертках. Я навещал ее в Германии, она приезжала на две недели в Калифорнию. Когда она умерла, я приехал в Мелк. Поразила бедность и неуют. Может быть, все украли, растащили. К концу жизни она относилась ко мне хорошо и внуков любила. Вообще я никого не сужу. Зачем? Справедливости на свете не существует. Посудите сами — женщину в «Макдональдсе» облили горячим кофе, и за нанесенный ей ущерб она получила миллионную компенсацию. А я провел двадцать семь месяцев в заключении и получил за это три тысячи долларов.

Гарем возлюбленных идей

Губки бантиком, брюки в стрелочку. Иржи Франек идет в Карлов университет читать лекцию о том, почему Чехословакия и СССР больше не любят друг друга. Портфель, в котором он столько лет таскал гвозди и гаечные ключи, отмыт и начищен до блеска.

Сквозь очки в роговой оправе смотрит он на свою вновь свободную Прагу с ее певучим барокко и кокетливым рококо, с ее шпилями ратуш, похожими на виолончельные грифы, с ее садами, неспешно взбирающимися в гору, лабиринтами узких улочек, вплетающимися в площади и разбегающимися по трамвайным линиям, с ее воздушными мостами, перекинутыми через Влтаву… Все та же Прага, но очнувшаяся после многолетней комы.

Русская литература, шерше ля фам. В нее влюбил Франека профессор Айзингер, учитель еврейской гимназии в Брно. Потом они оказались в Терезине, где Франек (в ту пору Иржи Фришман) помогал ему, воспитателю детского дома мальчиков, с переводами классиков русской поэзии. Не будь Айзингера, не вступил бы Иржи в подпольную компартию в Терезине (русское и советское во время войны стало синонимом), не стал бы после войны русистом, исследователем Шолохова, не потратил бы столько лет на изучение фикции.

* * *

Добравшись в мае 1945 года до родного города Високе-Мито близ Пардубиц, двадцатитрехлетний Фришман оказался в СССР. Над его домом развевались красные флаги победы. Внутрь его не пустили солдаты, объяснили по-русски, что это — их место, что они только что выперли из города немчуру и ждут дальнейших приказов.