Иржи вернулся домой. Мать была одна, отец умер еще в 1933 году, брат где-то работал электриком. В этой маете он дочитывал „Фауста“, по которому намеревался писать сочинение в гимназии, жалел обманутую Маргариту и мечтал о Вере».

— Ты страшный человек, — схватился Иржи за голову, — ты вообще понимаешь, что ты пишешь? Какое сочинение?! Мать болела, есть было нечего, брат, как все евреи-мужчины, выслан на принудительные работы…

— Вычеркнуть «Фауста»?

— Нет! В том-то и дело, что это правда. Знаешь, почему я читал «Фауста»? Из-за Вальтера и Веры. Он был 1913 года, а мы с Верой — 1922. Зрелый мужчина и целомудренная девушка. К тому же у него косил глаз. А я был хорош собой. Мы все поголовно были очарованы Вальтером, в каком-то смысле он и был нашим Фаустом… И все же я и мысли не мог допустить, что между ним и Верой были иные отношения. Поразительно, откуда берутся такие догадки? Но не путай факты с вымыслом. Это не роман! Дай ссылку. «Из интервью с таким-то тогда-то». И пометь сегодняшним днем.

«В январе 1942 года, накануне депортации, Вальтер писал Вере: „…Я прощаюсь с тобой в полной уверенности, что мы еще встретимся, но не в Терезине, а на воле, когда снова станем свободны. И тогда, моя возлюбленная Вера, осуществится то, о чем я так мечтаю!.. Я всегда буду думать о тебе, мысли о тебе будут моей утренней молитвой, когда я встаю, и вечерней, когда ложусь. Память о тебе будет бальзамом, исцеляющим раны… Но если случится, моя дорогая Вера, что я не вернусь, ты свободна от всех данных мне обещаний. Я только хотел бы, чтоб тот, кому ты отдашь свою руку и сердце, смог любить тебя так или почти так, как любил тебя я“».

Официантка убрала пустую посуду, вслед за ней и скатерть. Нас вежливо попросили.

Салат «Капрезе»

Таверна «Тоскана» была в двух шагах от Староместской площади. Старинный погреб с арками кирпичной кладки. В огромном помещении не было никого, кроме официантов, которые тотчас подали нам меню.

— Цены для иностранцев, — вздохнул Иржи, — днем дорогие рестораны пустуют. Знаешь почему? Потому что все иностранцы на экскурсии в Терезине. Выгодный бизнес. Комфортабельные автобусы. Отвертишься, пришьют антисемитизм. …Ну что, какой проект пропиваем? Немецкие деньги на чешское кабаре?

Не помня, что врала в прошлый раз, придумала ЮНЕСКО. Звучит убедительно.

— А что в ЮНЕСКО?

— Проект про музыку в Терезине.

— За тобой невозможно угнаться!

Кстати, вранье это стало близким к правде в ноябре 1995 года, когда я приехала в Париж смотреть помещение именно для этого проекта, но он не состоялся из‐за убийства израильского президента Рабина.

Мы взяли бутылку красного вина и салат «Капрезе».

— Давай статью. Без пол-литра и впрямь не понять, к чему ты клонишь.

Тарелка с ломтиками белого сыра и помидоров с листиками базилика выглядела аппетитно. Иржи ел с наслаждением, я курила, озадаченная замечанием. К чему я клоню? Пусть дочитает до конца. Хотя конца там нет.

«Вера оказалась в Терезине в сентябре 1942 года. К тому времени там уже вовсю работали детские дома, организованные еврейской администрацией. Вальтер возглавлял „Едничку“, комнату № 1 в доме L-417, где жили подростки. В придачу к папе Вальтеру, в которого, так же как в Брно, были влюблены все ребята, у них появилась молоденькая мама Вера».

— Ну, мамой я бы ее не назвал…

— В то время тебя в Терезине не было.

— Но скоро я там появлюсь…

Иржи склонился над текстом. Зря я все это затеяла… Но кто тогда укажет мне на ошибки?

«В декабре 1942 года Иржи с братом Франтой и мамой Ханой прибыли в Терезин. В казарме, куда их поселили с братом, спать было невозможно: холод, вши, клопы, блохи. Брат работал на разгрузке транспортов. В январе мать получила повестку на восток, Франта поехал с ней. Поезд ушел. В подавленном состоянии духа Иржи возвращался в казарму. И тут ему встретилась сияющая Вера. На светлых, выбивающихся из-под капюшона кудряшках искрились снежинки. „Пошли к нам, — предложила Вера, — Вальтер будет рад“. — „А ты?“ — спросил Иржи Веру. — „Я тоже, конечно, но главное — Вальтер“.

Иржи отказался от предложения Веры и устроился вожатым в Ганноверские казармы. Скаутский опыт помог ему собрать восьмилетних и десятилетних мальчиков в группу. Работать удавалось, спать — нет. По тем же причинам. Иржи сдался и пошел к Вальтеру. Вера его не любит и не полюбит, глупо ревновать. Вальтер взял его в помощники и поместил в комнату, где жили вожатые. Там можно было отоспаться».

— Все не так, — покачал головой Иржи и разлил по второй.

— А как?

— Я не устраивался в Ганноверские казармы. И встретил на площади не Веру, а другую соученицу из Брно, она погибла. Так вот: та попросила меня помочь ей с трудными мальчишками, и я согласился. Но не из чистого альтруизма. Вожатых не гоняли на общие работы. Кстати, ты небрежно отнеслась к моей беседе со Стивеном Дином. Во время интервью Зденка сидела рядом, что прямо следует из ее реплик в тексте. Так что про Веру я и словом не обмолвился.

— Вычеркнуть Веру?

Свадебный балдахин

В таверну ввалилась компания шумных итальянцев.

— Экскурсия в Терезин завершена, — съязвил Иржи.

— Но тут еще две страницы…

— Нет, наша продолжается. И в главном ты права — я был влюблен в Веру и страшно страдал. Чувства, не нашедшие выхода, вытеснила общественная активность. Ну и голод, он все обостряет, — дожевав последний ломтик сыра, Иржи уставился в меню. — Хлебцы с чесноком… Зденка была бы против. А я обожаю чеснок, особенно зажаренный в масле. Или это неподъемная трата для ЮНЕСКО?

На сей раз официант был занят итальянцами и не явился по первому зову.

— Так что, вычеркнуть Веру?

— Не знаю. Теоретически тут нет откровенной лжи. Думаю, всепоглощающая любовь Веры к Вальтеру лишала меня возможности трезво оценить его взгляды. Кумир в квадрате. Или даже в кубе. Объясню почему. Кумиром Вальтера был профессор Бруно Цвикер[61]. Он тоже преподавал в нашей гимназии и тоже оказался в Терезине. Умнейшая личность с радикальными взглядами. Он принял меня в компартию. В Терезине была подпольная коммунистическая ячейка. Прознай об этом еврейское начальство, мы бы оказались во внутренней тюрьме гетто, оттуда нас бы отправили на восток… Хотя нас и так туда отправили… И все же, не будь Веры, я, несмотря на все ослепление коммунистическими идеями, не вступил бы в партию. Во имя Веры я был готов участвовать в вооруженном восстании, а как член подпольной коммунистической ячейки — посещать тайные сходки. Но никакого восстания на повестке дня не стояло. Собирались мы на первом этаже в L-417. Восемь или десять безоружных заговорщиков. Помню дощатые нары, стол, скамейку и печку. Огромное впечатление произвела на меня речь Бруно Цвикера о неизбежности поражения фашизма и победы социализма. Лекция была долгой, главным было заключение: «Вторая мировая война стала логическим завершением Первой. Выступив против своих западных союзников, немцы продемонстрировали беспомощность капитализма. Они начали войну вопреки своим собственным интересам. И поэтому не смогут ее выиграть. Невозможно околпачить историю». Эти слова я запомнил наизусть, подбадривал ими детей в Биркенау, а в пятидесятых годах впаривал идеи Цукера в умы студентов. Где мы? Все еще в Терезине?