– Проверку на мужество – всегда пожалуйста, но…

– Не в том дело, Лоби.

– Но…

– Лоби. – Его голос окреп и утвердился в глубине глотки. – Я тебя старше и лучше знаю, что здесь к чему. Бери клинок, бери арбалет и спускайся в пещеру. Давай.

Я сидел рядом с ним и думал разное. Например, что храбрость – вообще-то, дурь. И что удивительно, сколько робости и почтения к старику сохранилось во мне с детства. И что большие, сердцевинные вещи сопровождает целая туча мелкой пакости: страх, бестолковщина, просто злость.

Зверь снова взревел. Я повыше закинул арбалет за плечо и поправил у бедра рукоять мачете.

Если собрался дуракнуть – а с кем не бывает? – пусть уж это будет какая-нибудь храбрая дурь.

Я хлопнул Ло Кречета по плечу и пошел.

С моей стороны обрыв был крутой и провал глубокий. Я двинулся к просевшему краю. Там были готовые ступени из камней, земляных глыб и кирпича. Обошел, значит, бездну полукругом и стал спускаться помаленьку.

Внизу солнце било в противоположную стену и блестело у нее во мху. Я отпустил влажный камень и перешагнул ручеек с нефтяной примесью, пригасив на секунду его радугу. Где-то в тоннеле по камню клацали копыта.

Я двинулся внутрь. В высоком потолке были трещины, на полу тут и там возникал свет, а в нем сухая ветка когтями шарит опавшие листья или глубина чернеет за обломленным краем – сколько там? Два пальца, два метра, километры вплоть до нижних этажей Исходной пещеры.

Я дошел до развилки, взял влево, прошел вслепую метра три, потом споткнулся и прокатился вниз по невысоким ступеням. Раз попал в лужу (моя пятерня мокро шлепнула в темноте), раз – в сухие листья (они собственным ревом взревели у меня под ребрами). Потом грянул об гравий в луче, ободрав колени и ладони.

– Клац!

– Клац!

И вдруг много ближе:

– Клац!

Я рванулся из предательского луча. В наклонном свете, где только что был я, взвихрились пылинки. Пылинки успокоились.

Мой желудок, как мех с водой, плескался над кишками. Идя на звук зверя – а он притих и ждал, – я уже не мудрил с направлением. Ногу поднял, подался вперед, ногу поставил. Хорошо. Теперь другую поднял, подался…

Метрах в ста впереди был, оказывается, еще один луч. Я это понял, когда его перекрыло что-то очень большое.

Потом луч опустел.

– Цок! Цок! Цок!.. Хрррфф!

А я уже видел, сколько он проходит за три шага.

Потом множество раз: цок!

Я влепился в стену, лицом в землю и корни.

Но звук удалялся.

Я сглотнул все горькое, что поднялось из нутра в глотку, и отлип от стены.

Под крошащимися сводами, быстрым ходом, потом медленным бегом я двинулся за ним.

Звук шел справа.

Я свернул вправо в покатый тоннель, такой низкий, что впереди слышно было, как по потолку скребут рога. Камешки, чешуйки сланца и сухого лишайника чиркали ему по здоровенным плечам и сыпались на землю.

В стоке по левой стенке тоннеля, обволакивая камень, струйкой текла флуоресцентная слизь. Путь все круче шел вниз, струйка разрослась в ручеек и скоро потоком погнала наперегонки со мной пенящийся свет.

Бык, видимо, вступил на железную панель в полу: каждый шаг высекал полдюжины рыжих искр, освещавших его до пояса.

До него было всего тридцать метров.

Снова искры, потом он свернул за угол.

Под ногами был камень, потом холодный, гладкий металл. Невесть какой ветер занес сюда листья, искры подожгли их, и теперь огненные червячки извивались и мягко светили у моих подошв. На секунду мрак наполнила осень.

Я дошел до угла и почти свернул.

Он взревел мне в лицо. Копыто ударило в метре от моей ноги, и в этой близи навстречу искрам блеснули кровавые глаза и лоснящиеся ноздри.

Потом его глаза заслонила от меня его же ладонь. Я откатился назад, прижимая к себе мачете.

Ладонь – на сей раз плашмя, Кречет, – грохнула по железу там, где я был секунду назад. Потом там, где я был в ту секунду.

А я лежал на спине, уперев мачете в пол острием вверх. Мало кто из людей или быков может с одного удара вбить мелкий, тонкий гвоздь. И это хорошо.

Он вздернул меня вверх вместе с клинком, завязшим в ладони, и затряс рукой. Я мотался, вцепившись в мачете всем, что было, и орал.

Он тоже ревел, бодая потолок, и все вокруг валилось. Потом, на высоте метров в семь, он таки стряхнул меня: клинок вышел из ладони, моя флейта наполнилась неприятельской кровью, а сам я отлетел в стену и скатился вниз.

Он ударился о правую стену правым плечом. Отшатнулся, ударился левым о левую. На каплющем сыростью потолке плясала его тень – огромная.

Он пошел на меня, а я, пятясь на коленях, пересчитал ими множество каменных осколков, потом раскачнулся, резко встал (какая-то мышца растянута) и старался глядеть на него. Он каждым шагом выбивал искры, а между шагами пропадал в темноте.

Рядом со мной в стене была метровая решетка с дырой между погнутых прутьев. Надо думать, дренажное отверстие. Я ухнул в дыру и, пролетев метра полтора, приземлился на покатый пол.

Надо мной был полнейший мрак, и в этом мраке цапала и цапала воздух рука. Я слышал, как пальцы иногда оскребают стену. Я секанул мачете над головой и задел что-то подвижное.

– Роааааа…

Звук смягчила каменная кладка между нами, зато с моей стороны резко отозвался шлепок ладони, потом еще и еще.

Я нырнул вперед. Наклон еще увеличился, и я вдруг поехал вниз и ехал долго, очень быстро, обдирая все, что еще не успел ободрать. На финише врезался в какие-то трубы.

Я лежал с закрытыми глазами, конец арбалета неудобно давил лопатку, рукоять клинка, зажатая между мной и прутьями, вгрызалась в бедро. Потом места, где было неудобно, занемели.

Если расслабиться как следует с закрытыми глазами, веки сами собой медленно разойдутся. И когда я наконец расслабился, глаза снизу вверх наполнились светом, словно миски – молоком.

Я замигал: откуда свет?

Вот он, серый, за решеткой. Так сереет солнечный свет, обогнув несколько углов. Только я теперь на два уровня ниже, и хорошо, если только на два… В общем, я лежал у выхода очередной дренажной трубы, вроде той, в которую нырнул выше.

Потом где-то – рев быка и его эхо, все еще отдающееся на этой каменной глубине.

Держась за прутья, я подтянулся (локти как освежеваны, плечи отбиты, в ляжке внутри что-то потянуто и болит). Подтянулся и глянул вниз, где оказался какой-то зал. Раньше дренажная решетка нижним краем упиралась в пол этого уровня, но он в незапамятное время почти весь провалился, и зал был теперь двойной высоты, а я – метрах в пяти от нового пола.