Он так и не глядел на меня. Солнце опускалось за холмы, по хребту поросшие медью. Река бежала бурая. Кречет молчал. По небу мело облака. Я снова отстал, сложил мясо на берегу и грохнулся на колени: обмыться в илистой водице.

Пришел в деревню – сказал Напеве, что если она разделает кабанину, то получит половину моей доли.

– Договорились. – А сама возится, как малолетняя, с птичьим гнездышком: нашла где-то. – Сейчас, минуточку подожди.

– Поторопись, а?

– Ладно, ладно! Что за спешка вдруг?

– Слушай, я бивни отполирую – тебе отдам. Мелкому наконечник выточу для копья или еще что, только не лезь сейчас ко мне!

– Я… И вообще, это не твой ребенок, он от…

Но я уже бежал к лесу. Выходит, я здорово был тогда расстроен. А бегаю я быстро.

К Клетке подошел уже в темноте. За изгородью было тихо. Потом что-то наткнулось на проволоку и взвизгнуло. Брызнули искры, шарахнулась тень. Я так и не понял, с какой оно пришло стороны. У Дориковой конурки тоже никакого движения. Наверное, он внутри, у них. Какой-нибудь проект. Они ведь там спариваются иногда, иногда даже приносят потомство. Иногда потомство получается функциональное. Тройняшки Блои, например, родились в Клетке. Шеи у них, считай, нету, да и руки длинноваты, но сейчас им по десять, и они шустрые, смышленые парнишки. Блой-2 и Блой-3 ступнями орудуют почти как я. Блою-3 я даже дал пару уроков игры на мачете, но ему пока интересней с братьями собирать плоды.

Я просидел в темноте час, думая о том, что входит в Клетку и что выходит из нее. Потом вернулся в деревню, скрутился в клубок на сене за кузницей и слушал гул трансформаторной будки, пока она меня не убаюкала.

На рассвете я раскрутился обратно, протер глаза от ночной дряни и двинулся к корралю. Минуты через две туда же пришли Добри и Мелкий Йон.

– Ну что, помочь вам с козами?

Мелкий Йон пошарил языком во рту.

– Одну секундочку, – сказал он и отошел в угол.

Добри топтался на месте с неясным видом.

Йон вернулся:

– Конечно. Давай.

И улыбнулся. И Добри, увидев, улыбнулся тоже.

Вот так-то! Усек ты это, комочек страха у меня в животе? Они улыбаются! Добри поднял первую перекладину бревенчатой изгороди. Козы, бебекая, притрусили и положили морды на вторую перекладину. Вот так-то!

– Давай, – сказал Добри. – Ты нам ого как пригодишься. Молодец, что вернулся.

Он отвесил мне подзатыльник, я хотел дать ему по ляхе, но промахнулся. Йон вытащил еще одну перекладину, и мы погнали коз через общий круг, потом по дороге, потом по долине. Совсем как раньше. Нет, не совсем.

Добри это первый сказал, когда первое тепло с трудом просунулось под рассветную прохладу.

– Нет, Лоби, не так, как раньше. Ты потерял что-то.

Я сшиб на себя дождик с низкой ивы, намочил голову и плечи:

– Аппетит потерял. И может, веса пару кило.

– Не аппетит, – сказал Мелкий Йон, выходя из-за сломанного дерева. – Тут что-то иное.

– Опять иное? Добри, Йон, скажите, чем это я такой инакий?

– А?

Йон швырнул палкой в козу, чтоб она посмотрела сюда, но промахнулся. У меня под ногой случился камешек, и я попал. Коза перевела на меня голубые глаза и поскакала узнать, чего мне надо. По дороге на что-то отвлеклась и тут же попыталась это слопать.

– Ну, у тебя ноги большие, – сказал Йон.

– Не то. Ла Уника во мне заметила что-то инакое. Что-то важное. Такое же, как… у Фризы.

– Ты музыку делаешь, – сказал Добри.

Я посмотрел на дырчатое лезвие:

– Нет, вряд ли это. Играть я и тебя могу научить. Тут что-то совсем, совсем инакое. Так мне кажется.

К вечеру пригнали коз обратно. Добри позвал меня ужинать, я взял кабанины, а потом мы порастрясли Йоновы плодовые закрома.

– Лоби, будешь готовить?

– Неохота.

Тогда Добри пошел на угол трансформаторной будки и выкрикнул в сторону общего круга:

– Эй! Хочет кто-нибудь сварганить ужин трем работящим джентльменам в обмен на еду, увеселения и тонкую беседу?.. Нет, ты мне уже готовила… Девушки, не толкайтесь! Ты тоже нет, ты в приправах ни бум-бум. А-а-а, тебя я помню, красотка, от твоей стряпни я чуть на тот свет не отправился… Так, все. Ты. Ну да, ты. Пойдем.

Он привел симпатичную лысую девушку. Я ее встречал раньше то здесь, то там, но в деревне она осела недавно.

– Вот: это Мелкий Йон, это Лоби, а я Добри. А тебя как звать, я забыл.

– Зовите Нативией.

Да, а вот говорить я с ней раньше не говорил. И это жаль, кстати, что за двадцать три года ни разу не привелось. Ее голос шел не из гортани. Думаю, у нее гортани и не было. Звук начинался сильно ниже и вышептывался из пещерки с бубенчиками.

– А меня зови как хочешь, хоть по сто раз на дню, – заявил я.

Она рассмеялась, и бубенчики отозвались.

– Ну, где ваша снедь? И надо кострище найти.

У ручья нашли круг из камней. Собрались было идти к людям за ложками-плошками, но у Нативии оказалась собственная большая сковорода, так что одолжились только солью да корицей.

– Давай, Лоби, увеселяй, – сказал Мелкий Йон, вернувшись от ручья. – Ты увеселяй, а мы будем вести беседу.

– Э, погоди, – начал было я, а потом подумал: «Да ну и что». Лег на спину и стал играть.

Нативии нравилось: она, пока готовила, нет-нет да и улыбалась мне.

– А детей у тебя нет, выходит? – спросил Добри.

Нативия смазывала сковороду кабаньим жиром.

– Один в Клетке в Живых Розах, двое – у отца в Ко.

– По свету, значит, странствуешь? – спросил Мелкий Йон.

Я заиграл другую мелодию, она была медленней и шла откуда-то издалека. И Нативия улыбнулась, ссыпая на сковороду кусочки мяса с пальмового листа. Жир заплясал на горячем металле.

– Странствую.

Эта улыбка, и ветерок, и насмешка в ее голосе – все было упоительно.

– Тогда тебе и мужчину такого же надо, который любит это дело, – изрек Добри.

Он у нас знаток семейных дел и всегда набит советами. Действует мне на нервы периодически.

Нативия пожала плечами:

– У меня раз был такой, но мы вечно спорили, куда нам идти. Это его ребенок в Клетке. А отца зовут Ло Ангел. Красивый. Только никогда не мог выбрать место, а как выберет – так мне туда неохота. Нет… – Она гоняла подрумяненное мясо по скворчащей сковороде. – Мне нравятся мужчины оседлые, положительные, чтобы дома ждали, пока я по свету брожу.

Я заиграл старинный гимн: «Билл Бейли, вернись домой»[26]. Еще в детстве выучил его с сорокапятки. Нативия тоже его знала, засмеялась, разрезая персик: