Бригита, пыхтя от нагрузки, обиды, злости и жалости к невезучей себе, тащится вверх по улице Басанавичюс; ладно, не страшно, остался всего квартал, – утешает себя Бригита и одновременно твердо себе обещает: в следующий раз поеду к механикам на троллейбусе, всегда буду ездить, до самой весны, и черт с ней, с пользой, лучше уж действительно купить абонемент в спортзал, сейчас как раз новогодние скидки, можно недорого взять. В зале, по крайней мере, тепло и чисто, люди в модной спортивной одежде, красивое, новенькое все, – сердито думает Бригита и ускоряет шаг, идет все быстрей и быстрей, почти бежит, да уже не «почти», она и правда бежит вниз с крутого склона холма, как бегала в детстве, раскинув в стороны руки, словно крупная неуклюжая птица, которая пока не успела научиться летать, но уже почти поняла, как это делается, надо только как следует разогнаться, бежать быстро-быстро, еще быстрей. Я не упаду! – не думает, а просто знает Бригита, как всегда знала в детстве, и ведь правда не падала, сбегая с холма, хотя была неуклюжей, совсем не спортивной девчонкой. И сейчас Бригита не падает, нет, а наконец-то взлетает, тяжело, неуверенно, невысоко, как модель самолета, сделанная неумелым, но очень старательным учеником. Пока Бригита летит, ей не страшно, ей даже не странно, словно уже давно привыкла летать в качестве посильной спортивной нагрузки, перед ужином, каждый день.

Бригита приходит в себя на берегу речки Вильняле неподалеку от Художественной Академии, рядом мост, за мостом – Бернардинский парк. Бригита сидит на поваленном дереве, перегородившем тропинку так, что если бы Бригита здесь просто гуляла, пришлось бы под ним пролезать. Бригита цела, не расшиблась и не поранилась, даже одежду не порвала, только немного запачкала рукава светлой дубленки, выглядит как зеленая краска, – думает Бригита, но тут же сама понимает: это не краска, это трава, молодая, свежая, как в июне, прилипла к одежде, как будто я только что валялась на летнем лугу.

Боже, что это было? – спрашивает себя Бригита. – Как я сюда попала? Я же только что шла вверх по улице Басанавичюс на механический факультет.

* * *

– Что вообще стряслось? – наконец спрашивает Стефан. – Чего он завелся? Мне надо знать.

– По-моему, ничего не стряслось, – Нёхиси разводит руками, всеми почему-то пятью. – Просто, как ты сам говоришь в таких случаях, под хвост попала вожжа. На мой взгляд, без особого повода. Наверное, просто время пришло. Например, Луна в какой-нибудь интересной фазе. Он же местный. Я имею в виду, не пришел откуда-нибудь, как я, а прямо в этой реальности человеком родился. Значит, на него обязательно должна действовать ваша Луна. Или другая планета? Возможно, мне следует прочитать какой-нибудь учебник по астрологии, тогда в следующий раз буду точно знать…

Примерно на этом месте Стефан ощущает сильное желание зарычать. Но, как уже было сказано, он человек изумительной выдержки. Поэтому не рычит и даже не воет, как лесной оборотень, сдуру попавший в троллейбус в час пик, а говорит человеческим голосом:

– Объясни нормально, пожалуйста. Линии мира – ладно, черт с ними. Если их звон тебя только смешит, значит, ничего им не сделается. Может и правда пойдет на пользу. Я за него боюсь.

– Ой, нет, вот ты как раз лучше не бойся, – серьезно говорит ему Нёхиси. – Тебе бояться нельзя. Хочешь, я вместо тебя за него побоюсь? Я умею! Недавно как раз научился. Правда, не так сильно, как у вас обычно принято друг за друга бояться. Совсем чуть-чуть. Наверное, это чувство следует называть не «страхом», а «легким беспокойством». Но для меня, сам знаешь, и это огромное достижение. Раньше я ничего подобного не испытывал. Если бы стали объяснять, как бывает, даже не понял бы, о чем речь.

– Так что за вожжа под хвост? – перебивает его Стефан. – Рассказывай давай.

– Да не о чем тут рассказывать, – Нёхиси пожимает плечами, специально для этого невербального коммуникативного жеста выращенными из тьмы. – Все как всегда: наслушался человеческих мыслей и разговоров… а может, кстати, фейсбук почитал? Это бы многое объяснило. В общем, я сам дурак. Полночи гулял с ним по городу, решил, что он успокоился, и улегся спать, а проснувшись, застал его в настроении «Все пропало, да и пропадать особенно нечему, потому что с самого начала все было зря».

– Справедливости ради, настроение в городе мне самому в последнее время не очень-то нравится, – вздыхает Стефан. – Ничего страшного, но ощутимый откат назад. Я уже не раз замечал: чем длиннее зимние ночи, чем тоньше границы между мирами, чем больше магии разлито в воздухе, тем меньше ее становится для людей, как будто они нарочно прячутся, отворачиваются, закрываются от всего необычного, включая собственные ощущения, гоняют рутинные мысли по кругу, с головой погружаются в обыденные дела… Собственно, не «как будто», люди и правда нарочно отгораживаются от магии, когда она становится непривычно доступной. Хотя, конечно, не осознают ни хрена.

– Ну вот примерно это он и говорил. Что наш город уже давно волшебное место, тайное магическое сердце мира, оплот невозможного, пространство чудес, а его жители какими были, такими остались – просто обычные люди, послушные, слабые, тупые, трусливые, жадные и жестокие, ничего не видят, но на всякий случай всего боятся, если это нельзя положить в карман или сунуть в рот, и значит, мы зря старались, все было напрасно, потому что даже сказочный рай, если он населен адскими жителями, рано или поздно превратится в унылый ад. И все остальное, что он обычно говорит в таком настроении; потом всегда, вспоминая, смеется – да, я сраный идеалист, ничего не поделаешь, кто-то должен, а у меня как раз хорошо получается, – ну, ты сам все это слышал сто раз…

– Эти песни я наизусть знаю, – нетерпеливо кивает Стефан. – Только линиям мира от них до сих пор, слава богу, не было никакого вреда.

– Ну так потом он сказал, что ему надоело без толку ругаться. Пришло время решительно действовать, хватит бессильно бубнить и ворчать. Он сейчас всем тупым засранцам покажет. В смысле, милосердно даст им шанс, о каком сам всю жизнь, пока был человеком, мечтал.

– Шанс? – переспрашивает Стефан. – На что именно, мать его, шанс?

– Если я правильно понял, шанс перестать быть тупыми засранцами, игнорирующими чудеса, – безмятежно улыбается Нёхиси. – Причем немедленно, а не когда-нибудь после тысячи перерождений. И даже не будущим летом, а вот прямо сейчас.

Стефан явственно ощущает, как из-под его ног уходит земля. Усилием воли возвращает землю на место и говорит нарочито небрежно, потому что всякое трудное дело должно считать себя легким, очень важно заранее дать делу понять, что оно пустяковое, и быть при этом достаточно убедительным:

– У него за сто жизней столько бошек дурных не вырастет, сколько я сейчас хочу ему оторвать.

* * *

Вероника Степановна заходит в аптеку на улице Вильняус; нет, слава богу, дома никто не болен, и она сама не больна, только каждый день ближе к вечеру чувствует слабость, нет сил даже заняться уборкой, но это просто нормально, все-таки уже не девчонка, пятьдесят два года, старость не радость, надо привыкать, теперь так будет всегда, вернее, потом станет хуже, но до «хуже» еще дожить надо, не всем так везет, о-хо-хо.