В Пэрчейз-хауз прислали объявление о лекциях. Серафита рассеянно положила его на кухонный стол. Элси сказала, самую чуточку пережимая:

— Я бы хотела пойти, если вы не возражаете.

Серафита склонила голову набок, словно с трудом перебирая в уме возможные возражения.

— А вы сами не хотите пойти? — спросила Элси.

— О, навряд ли. Я не верю во всю эту шумиху насчет избирательных прав, а я полагаю, там именно об этом и будут говорить. Я не вижу, что изменится, если женщины будут голосовать. Женщины, они… женщины должны…

Она, как обычно, не завершила фразы.

— Я пойду с тобой, — сказала Помона. — Чтобы сменить обстановку.

Она мило зевнула. Элси это отчасти рассердило. Она хотела сделать хоть что-нибудь в одиночку. Но Помона была права, ей отчаянно нужно было сменить обстановку.

Они отправились в путь по Дэнгейскому болоту. Было жаркое, безветренное утро. Элси очень старательно оделась. На ней была белая хлопчатобумажная блузка, та самая юбка с узором из ивовых ветвей, красный пояс и новые ботинки. Она сделала себе шляпку из соломенной шляпы с продавленной тульей, доставшейся ей в числе обносков от Фрэнка Моллета. Элси зашила дырку и отделала шляпку обрезками красной тесьмы, оставшейся у Серафиты от шитья, и каким-то подобием цветка, скрученным из кусочков кружева и тюля. Впервые в жизни Элси собиралась показаться на люди в шляпе. На Помоне был развевающийся яблочно-зеленый халат, что-то вроде хламиды фарфоровой пастушки, щедро расшитый бабочками и цветами. Она пошла с непокрытой головой. Палевые волосы рассыпались по плечам. Она, кажется, хотела что-то сказать про внешний вид Элси, но промолчала.

Окна в деревянных стенах зала располагались слишком высоко, не давая возможности выглянуть наружу. Внутри был помост, на котором сидели докладчики, и несколько рядов деревянных стульев. Слушатели заняли рядов шесть. Головы сидевших женщин невозможно было разглядеть из-за огромных шляп, напоминающих блюда и тележные колеса; виднелись плечи самых разных цветов, от благопристойного стародевичьего голубино-сизого до более ярких зеленых и лиловых тонов. Мужчин было шестеро, в том числе Герберт Метли, Артур Доббин и Лесли Скиннер, который пришел поддержать свою жену — тоже одну из докладчиц. Кроме того, был один военный, взрывник, сопровождавший жену, которая состояла в лиге антисуфражисток миссис Хамфри Уорд. И один бакалейщик, любитель чтения, ходивший на вечерние занятия к миссис Мэриан Оукшотт, которая тоже сидела на помосте.

Элси и Помона уселись через два или три пустых ряда от последнего занятого. С платформы им одобрительно и приветственно улыбнулся Герберт Метли. Элси в ответ едва заметно улыбнулась плотно сжатыми губами. Помона сложила бледные руки на цветастых коленях и обратила лицо к свету, падающему через пыльное окно.

Докладов было пять — три до перерыва и два после. Сначала говорила мисс Дейс. Она точно и красноречиво описала несправедливость, которой подвергаются женщины — они не представлены в парламенте, не могут голосовать по вопросам, касающимся их жизни, их работы, их здоровья. Она сухо заметила, что если в названии закона есть слово «женщина», этот закон непременно стесняет условия жизни женщин, отбирая у них кусочек свободы. Домовладельцы и налогоплательщики могут голосовать на выборах, но женщины, даже относящиеся к обеим категориям, должны платить налоги без права быть выслушанными или представленными в органах власти. Элси изо всех сил старалась слушать внимательно. Она кое-как догадалась, что значит слово «суфражистки»: они борются за то, чтобы женщин допустили на выборы. Как в Писании: «Пустите малых сих и не препятствуйте им». Но мисс Дейс хотела, чтобы парламент пустил на выборы женщин — домовладелиц и налогоплательщиц, таких, как она сама. Элси начала злиться, так как это явно не имело никакого отношения к ней — нищей девушке, запертой в доме с чуланом, полным прекрасных и непристойных сосудов женских форм, страдающей от телесных потребностей, которые она сама не могла выразить. Но мисс Дейс была хорошая женщина, она все называла своими именами и в доступных ей пределах была вполне разумна.

Когда мисс Дейс закончила, поднялась полковничья жена. Она сказала, что страна ведет тяжелейшую войну в далеких краях, что Британская империя выполняет свой военный долг в таких отдаленных местах, которых британские домохозяйки не могут ни представить себе, ни объять умом. Женщины должны охранять домашний очаг, а вопросы войны и экономики оставить мужчинам, так как это их естественный удел. Мисс Дейс выразила ответную надежду, что бесстрашные женщины, посещавшие концентрационные лагеря, где британская армия содержала бурских женщин и детей, возможно, кое-что сделали для поднятия боевого духа армии, а также морального духа страдающих буров. В зале послышался шелест и стук. Элси не знала, что такое концентрационные лагеря. Мисс Дейс обратилась к жене полковника и вопросила ее, следует ли в таком случае изгнать женщин из органов местного самоуправления и из комитетов помощи беднякам, куда женщины теперь допускались и где трудились с пользой. Нет, ответила жена полковника, она признает, что они приносят пользу на этом поприще.

Вот так всегда, сказала мисс Дейс. Ни пяди дальше. Ваше движение воспрепятствует любому расширению прав женщин, даже не испытав его. И ныне вы, подобно королю Кануту, желающему остановить прилив, восклицаете: остановись, ни пяди дальше! Но прилив все равно придет, вот увидите.

Следующим докладчиком оказался не Герберт, а Феба Метли.

Элси внимательно разглядывала жену Герберта. «Она когда-то была привлекательной», — решила Элси, пожалуй, слишком сурово отнеся красоту Фебы к прошлому. Феба была в простой темной юбке и белой блузке с черно-зеленым бантом у воротничка. Черная шляпа отделана зеленой лентой. Феба выглядела кроткой и компетентной. Тема ее доклада была «Место женщины». Она первым делом поблагодарила предыдущую докладчицу за то, что та подняла тему священных ценностей и домашнего очага, ибо именно о домашнем очаге Феба собиралась говорить. При словах «домашний очаг» представляется приятная картинка: женщина в залитом солнцем домике с садиком, жарко пылающий камин зимой, стайка розовых, улыбающихся детишек, возможно — младенец на руках; женщина измышляет приятности и удобства для мужа, который вот-вот вернется после трудного и долгого дня, проведенного на службе или в клубе. У такой женщины голова занята новыми рецептами восхитительных тортов и варенья, очаровательными чехлами для подушек, оригинальными украшениями для шляпок и корсажей. На самом деле женщин, пребывающих в таком счастливом состоянии, очень мало. Обеспеченные женщины не ухаживают сами за своими детьми, не видят их иногда неделями, перепоручают заботу об их здоровье нянькам, а об их умственном развитии — гувернанткам, и как можно скорее отсылают их прочь в закрытые школы, где дети зачастую тоскуют о доме или подвергаются издевательствам. А затем богатые женщины начинают изнывать от скуки. Женщины лишаются способности мыслить, ибо их умы взращены на скудной диете из сахарных цветов, рецептов суфле и шляпных булавок. А огромное количество работающих женщин — ведь тысячи и тысячи женщин-работниц не только содержат себя и семью, но и прибираются в доме как могут, и намазывают на хлеб что удастся добыть — действительно ценят домашний очаг и всеми силами хранят его, даже если дом представляет собой одну комнатку, где спят вповалку дети и взрослые. Ибо стоит им спуститься лишь на ступень, и их ждет работный дом — злая пародия и на дом, и на работу. Таким образом, «ценности домашнего очага» — это призрак, существующий лишь на бумаге.