этот убил свою жену, потому что заподозрил ее в неверности; тот задушил дочь, потому что она тайно обвенчалась; наконец, кто-то еще велел убить свою сестру, потому что она хотела выйти замуж против его желания! Ведь это ужасная жестокость, что все мы желаем делать то, что приходит нам на ум, но не дозволяем того же бедным женщинам. Когда они делают что-то, что нам не нравится, мы тут как тут с веревкой, кинжалом и ядом. Какая это глупость со стороны мужчин — полагать, что честь их самих и всего их дома зависит от желаний одной-единственной женщины!» К сожалению, исход таких историй можно было предвидеть заранее с такой уверенностью, что новеллист мог отметить находившегося в угрожаемом положении любовника печатью гибели, еще когда он находился в добром здравии. Врач Антонио Болонья[878] тайно сочетался браком с овдовевшей герцогиней Мальфи из Арагонского дома; братьям герцогини удалось захватить ее вместе с детьми и умертвить в одном замке, Антонио же, который об этом еще ничего не знал, находился в Милане, где его уже караулили наемные убийцы, и под лютню пел в обществе у Ипполиты Сфорца историю своего несчастья. Один друг этого дома, Делио, «рассказал эту историю Шипионе Ателлано вплоть до этого момента и прибавил, что он посвятит ей одну из своих новелл, поскольку он знает наверняка, что Антонио будет убит». То, как это произошло почти что на глазах у Делио и Ателлано, с захватывающей силой изображается у Банделло (I, 26).

Однако до поры до времени новеллисты принимают сторону исключительно лишь всего хитроумного, ловкого и комического, что имеет место при супружеской неверности; с удовольствием изображают они затеваемые в домах прятки, условные подмигивания и записки, заранее снабженные подушками и сластями сундуки, в которых возможно спрятать любовника, а потом и вынести его из дома, и многое другое. В зависимости от обстоятельств супруг изображается как и без того уже потешная фигура либо как ужасно мстительное существо; третьего не дано, тогда уж жену будут изображать мерзавкой и мегерой, а мужа или любовника — невинными жертвами. При этом можно заметить, что рассказы последней категории не являются новеллами в собственном смысле слова, но лишь ужасными случаями из действительной жизни[879].

С испанизацией итальянской жизни в ходе XVI столетия ревность, и без того уже склонная прибегать к в высшей степени насильственным средствам, еще возросла в своей пламенности, однако ее следует отличать от того имевшего свое основание в самом духе итальянского Возрождения возмездия за неверность, что можно было наблюдать здесь еще прежде. С уменьшением испанского влияния в области культуры достигшая своего пика в конце XVII в. ревность перешла в свою противоположность, в то безразличие, которое рассматривало чичисбея в качестве неизбежной в доме фигуры, а также мирилось с одним или несколькими воздыхателями (patiti).

Кто возьмется за то, чтобы сравнить колоссальный объем безнравственности, заключавшийся в описанных взаимоотношениях, с тем, что происходило в других странах? Действительно ли брак во Франции в XV в. был чем-то более неприкосновенным, нежели в Италии? Фаблио и фарсы заставляют нас сильно в этом сомневаться, и следует полагать, что неверность была здесь столь же частой, а вот трагический исход — реже, поскольку индивидуум с его запросами достиг здесь меньшего развития. Скорее можно вести речь о решающем свидетельстве, которым обладают в сравнении с итальянцами германские народы, а именно о той большей общественной свободе женщин и девушек, которая так приятно поражала итальянцев в Англии и Нидерландах (с. 426 прим. 86). И все же и этому обстоятельству не следует придавать излишне большого веса. Неверность и здесь была, разумеется, весьма нередкой, и люди с более развитой индивидуальностью также доводили ее до трагедии. Стоит только припомнить, как тогдашние северные государи иной раз обходились со своими супругами при малейшем подозрении.

Однако помимо всего недозволенного в кругу итальянцев той эпохи имели хождение не только низменные влечения, не одни лишь тупые вожделения заурядного человека, но и страсти благороднейших и лучших людей, причем не потому лишь, что незамужние девушки находились вне общества, но как раз по той причине, что совершенного мужчину сильнее всего привлекало уже прошедшее школу замужества и ею образованное женское существо. Именно эти мужчины коснулись наиболее возвышенных струн лирической поэзии, а также в своих трактатах и диалогах на темы всепоглощающей страсти попытались дать преображенное ее отображение: l'amor divino{480}. И если они жалуются здесь на жестокость крылатого бога, то это подразумевает не просто жестокосердие возлюбленной или ее холодность, но также и сознание неправомерности связи. Над этим своим несчастьем они пытаются возвыситься посредством того одухотворения любви, которое опиралось на платоновское учение о душе и в лице Пьетро Бембо нашло себе самого знаменитого своего представителя. Мы можем выслушать его самого в третьей книге его «Азоланских бесед», опосредствованно же — через Кастильоне, вкладывающего ему в уста великолепную заключительную речь из четвертой книги своего «Придворного». Оба этих автора вовсе не были стоиками в жизни, однако в те времена дорогого стоило, если человек был в одно и то же время знаменит и имел добрую репутацию, а в обоих этих качествах тому и другому отказать невозможно. То, что было ими высказано, современники восприняли как верную интуицию, а потому и нам не следует относиться к их словам с презрением, как к пустым риторическим фразам. Всякий, кто возьмет на себя труд перечитать речи «Придворного», убедится, в насколько малой степени их изложение способно дать верное о них представление. В Италии жили тогда несколько видных женщин, ставших знаменитыми в основном благодаря отношениям такого рода, например, Джулия Гонзага, Вероника да Кореджо, но прежде всего Виттория Колонна. Родина неутомимейших развратников и едчайших насмешников уважала этот род любви и этих женщин: в их пользу не может быть произнесено что-то более значительное. И кто может сказать, не было ли в этом что-то и от тщеславия, не доставляло ли Виттории удовольствие просто выслушивать раздающиеся отовсюду изысканнейшие изъявления безнадежной любви со стороны наиболее выдающихся мужчин Италии? И если постепенно обыкновение это вошло в моду, немаловажным обстоятельством для нас является тот факт, что сама Виттория из моды не вышла и что даже в куда более поздние времена она все еще способна была производить чрезвычайно сильное впечатление. Пройдет немало времени до тех пор, когда хоть сколько-нибудь похожие явления возможно будет встретить в других странах.

* * *

И вообще фантазия, которой народ этот обладает в большей степени, чем какой-нибудь