Потом он вздохнул и опустился перед ней на колени:

– Элиэль Певица, я хочу, чтобы ты знала: я глубоко сожалею о том, что случилось. Я ужасно напугал тебя, я собирался тебя убить. Я не прошу о прощении – я сам никогда не прощу себя, но если ты дашь мне свое благословение на будущее, я буду счастлив и благодарен тебе.

На мгновение Элиэль потерялась, потом вскинула голову.

– Ну конечно, я прощаю тебя, Дольм Актер! – великодушно объявила она. – Я буду молить святого Тиона, чтобы он хранил тебя и чтобы ты обрел покой. – Она обняла Дольма и поцеловала в щеку. Потом покосилась на Эдварда проверить, понравилось ли ему ее представление.

– Спасибо, – сказал Дольм, и его благодарность показалась ей искренней.

– Пошли, Д’вард! – повторила девочка.

– Ты идти, – сказал Эдвард. – Предупредить их. Я скоро.

Она подозрительно надула губы.

– Мне надо переодеться в одежду паломника. Она всегда будет напоминать мне о тебе, – сказал Дольм. – Потом я отдам Д’варду мой мешок. Он придет.

Эдвард кивнул в знак подтверждения. Успокоенная Элиэль вприпрыжку перебежала мост и исчезла на тропинке, ведущей вниз.

Мужчины посмотрели друг на друга.

– Скажи мне, – проговорил Эдвард.

Дольм передернул плечами и отрицательно мотнул головой:

– Никогда! – Он развязал мешок и достал оттуда рубаху с пятью священными символами. Потом выпрямился и вопросительно посмотрел на Эдварда.

– Скажи мне! – повторил Эдвард. – Скажи про Зэца. Мой надо знать.

– Надо?

– Надо! Есть Освободителем!

Нахмурившись, актер облокотился на парапет и посмотрел вниз на своих друзей.

– Я совершил ужасную вещь, – тихо произнес он. – Я избил женщину, жестоко избил. Я был как зверь. Я был пьян. – Он сделал вид, что пьет, и щелкнул себя пальцем по горлу. – Понимаешь? На следующий день я узнал, что она при смерти. Я пошел в храм Зэца и стал молить его о том, чтобы он взял мою жизнь взамен ее – чтобы я умер, а она не умерла, понимаешь? – Он сопровождал рассказ мимикой и жестами, делая паузы, чтобы удостовериться в том, что Эдвард понял. – Жрец сказал, что я должен пойти к ней и коснуться ее – наложить руку, вот так. Было темно, ночь. Двери сами открывались передо мной. Замки отпирались. Никто меня не видел. Она спала или лежала без сознания. Я коснулся ее.

Он вздрогнул, продолжая глядеть вниз с моста.

– Она умерла сразу. Я ощутил радость, наслаждение. Ты, наверное, еще не знаешь, каково это – лежать с женщиной. А если знаешь, поймешь, но это было гораздо лучше. Гораздо лучше! Я вернулся в храм, прошел посвящение и стал Жнецом. По ночам ко мне приходило желание. Не каждую ночь, но часто. Я вставал и шел на улицу или заходил в дома и собирал души для Зэца. Они все умирали молча, но в страшных мучениях. Они знали. Они умирали страшной смертью, а я наслаждался.

Дольм плакал, и на его впалых щеках блестели слезы.

– Мне всегда было хорошо, – продолжал он прерывающимся голосом. – Особенно если они были молодые и сильные. Много, много людей…

Кровь ценится высоко, говорил Крейтон. Что может быть дороже человеческого жертвоприношения?

– Не ты это делать, – осторожно сказал Эдвард. Как можно утешить человека с таким грузом на душе? – Это бог делать, не ты.

– Но что привело меня к нему? Мое преступление!

– Сестра Ан убить твой, э-э…

– Вину? Сестра Ан взяла мою вину?

– Спасибо. Сестра Ан взяла твой вину.

– Да. И дала мне взамен покаяние. Я был счастлив, творя зло. Я никогда больше не буду счастлив. Я, наверное, убью себя.

– Нет. Сестра Ан умирать. Ты умирать тоже, она умирать зря.

Дольм повернул голову и посмотрел на Эдварда покрасневшими глазами:

– Она умерла за меня!

– Ты умереть тоже, тогда Зэц победить!

Зачем, думал Эдвард, он ввязался в это дело? У него недостаточно подготовки для того, чтобы стать духовным наставником. Он просто самонадеянный отличник, читающий мораль убийце. То-то святоша Роли гордился бы им. Он и язык-то знает едва-едва для того, чтобы попросить воды напиться, не говоря уж о философских спорах. Но и остановиться он уже не мог.

– Сестра Ан вернула твоя жизнь. Ты надо взять жизнь. Ты надо использовать жизнь. Жить хорошо!

– Может, когда я сделаюсь паломником и обращусь к святости…

Эдвард подумал и об этом.

– Нет. Паломник есть убежать от жизнь.

– Но что еще мне делать? – злобно спросил Дольм. – Я больше не могу играть.

Их взгляды встретились.

Это было то же, что с Седобородым или с солдатом на мосту. Это был Дасти Миллер из четвертого класса, сломавший ногу, играя в регби, и боявшийся после этого выходить на поле. Это был четвертьфинал, когда они играли против фаворитов, продув перед этим три раза подряд. Только теперь Эдварду не хватало тех слов, которые он обычно использовал в таких случаях. Все, что он мог, – это повторять, как маленькому:

– Ты можешь, Дольм. Ты можешь играть. Ты можешь помнить роль. Игра не измениться. Ничего не измениться!

Он ощущал сопротивление. Он видел, что проигрывает. Он поднял руки и взял Дольма за плечи.

– Ты можешь! – повторил он. – Я сказать, ты можешь!

Глаза Дольма расширились. Эдвард увидел, что тот колеблется, и надавил сильнее, использовав весь свой запас убеждения.

– Ты можешь! Я сказать, ты можешь! Поверить мне. Я есть Д’вард Освободитель! Поверить мне!

Неожиданно актер вскрикнул. Он оттолкнул Эдварда и рухнул на парапет, сотрясаемый рыданиями. Эдвард шагнул назад, в ужасе глядя на дело своих рук. Мост, казалось, качался под его ногами. На него навалилась ужасная слабость.

Дольм плакал – беспомощно, истерически, словно ребенок, стуча кулаками по каменному парапету. Казалось, он может захлебнуться плачем.

Эдвард не находил больше слов. «Я не имел права так мучить его. Я должен был позволить ему поступить, как он считает нужным. Пусть страдает, если хочет страдать».

Он сердито заковылял прочь. Он даже не пытался поднять мешок – он сомневался, что в состоянии поднять его. Он только два дня как встал после болезни и прошел, наверное, миль пятьдесят. Он падал от усталости. Он сбил все ноги в кровь, и у него болели зубы.

Там было слишком много людей. Шатаясь от слабости, хватаясь за деревья, чтобы не упасть, Эдвард на ватных ногах спускался по тропе. Когда он вышел на поляну, там было слишком много людей. Дюжина или больше. Столпившись вокруг Элиэль, они заходились в групповой истерике.

Они ничего еще не знали. Дольм не мог сказать им, что Элиэль бежала из Нарша, поскольку не мог открыть, откуда он это знает. И тут она вдруг появляется из кустов. Девочка находилась в центре внимания и наслаждалась этим – поцелуями, объятиями, возможностью рассказать о своих приключениях. Они должны уже знать про «Завет» и про то, что в нем упоминаются Элиэль и Освободитель, – весь Сусс говорил об этом. Их бог сотворил для них чудо. Их девочка вернулась. Все говорили одновременно – кто-то возносил благодарственную молитву, кто-то плакал. Чем не драма!