– Ну, если я буду все время получать плохие отметки, то меня же выгонят. Правда? Поэтому иногда мне приходится принимать их правила игры, и тогда я получаю пятерки. Это несложно: просто надо отвечать так, как хочет учитель.

Подобный ответ меня, признаться, позабавил, но я не стал его комментировать, а продолжил расспросы:

– А какие предметы тебе больше всего нравятся?

– Какие предметы? – опять переспросил мальчишка. – Да никакие. Я вообще не люблю ходить в школу. Мне там совершенно не дают думать…

– Ну, ладно. А как, скажем, у тебя идет математика?

– Как и все остальное, – пожал плечами мальчишка. – Одно время я любил ходить на математику. Мне нравилось угадывать ответы.

– То есть как это?

– А так: прочту условия задачи по алгебре или геометрии и тут же угадываю ответ. Угадывал почти на сто процентов. Как у меня это получалось, понятия не имею. Но очень забавное ощущение… А в школе-то ответы никому не нужны: они есть в конце задачника. В школе надо решать задачи, объяснять, как ты пришел к такому выводу, какие теоремы использовал… Этого я никогда не любил… А сейчас и ответ угадать не могу. Почему-то разучился.

– А какие у тебя отношения с учителями?

– Разные. Некоторые терпеть меня не могут, некоторые – вроде ничего, говорят мне, что я способный, но что лень меня погубит. Учительница по математике, например, если вас так интересует математика, она никак не может понять, что дело не в лени… Да нет, она хорошая тетка и знает свой предмет. Но, понимаете, она совсем не умеет думать. Только так, как в учебнике… Вот, например, однажды я у нее спросил: почему так получается, что число «десять» делится и на «двойку» и на «пятерку», а следующее, «одиннадцать», кроме как на себя само и на «единицу», ни на что не делится? А она мне ответила, что я своими глупыми вопросами мешаю вести ей урок. Я могу привести много таких примеров и по другим предметам, но там без учебника уже вообще ни шагу.

– Видишь ли, если хотя бы половина учеников знала половину того, что написано в учебниках, было бы просто изумительно. – Я не удержался от назидательного замечания, а мой безапелляционный собеседник подозрительно на меня покосился и произнес скучающим тоном:

– Мы, кажется, сбились.

– Ну почему же! По-моему, наоборот, мы сейчас на самом верном пути, – возразил я. – Мы, например, выяснили, что математика тебя не увлекает. Но что-то ведь должно тебя интересовать! Есть же у тебя хоть какое-нибудь любимое дело?

– Я же говорю вам, я думать люблю, – серьезно ответил мальчишка.

– О чем думать?! – рассмеялся я. – Нельзя любить думать ни о чем. Это, милый мой, знаешь как называется…

– Знаю. Знаю, как называется, – быстро перебил меня подросток и усмехнулся. – Но откуда вы взяли, что я думаю ни о чем? Я такого не говорил. Я просто сказал, что пока не могу объяснить, о чем я думаю.

Он замедлил шаг и посмотрел на меня этаким, знаете ли, изучающим и снисходительным взглядом, каким мы, взрослые, смотрим иногда на малолетних несмышленышей; потом снова усмехнулся и сказал:

– Хорошо, отвечу так, чтобы вам было понятно… Понимаете, меня много что интересует. Ну и что… Меня, например, интересует музыка. Часами могу ее слушать, знаю наизусть много опер, симфоний… Это еще с детства. Когда я был маленький, я так любил слушать музыку, что даже вставал по ночам, переносил проигрыватель в кладовку, чтобы родители не услышали, и там слушал пластинки. Я был уверен, что стану музыкантом… До тех пор, пока меня не стали учить играть на рояле. Тут я понял, что меня не интересует играть на рояле… То же самое с живописью. Я очень люблю живопись, но мне не нравится рисовать. Отец – он у меня художник – твердит, что у меня талант, что я должен рисовать, показывает мои рисунки своим знакомым… Приятно, конечно, когда тебя хвалят. Но, понимаете, когда я рисую, у меня не бывает ощущения, что я делаю что-то красивое. Я просто срисовываю то, что вижу. Не думая… Зачем, спрашивается? Чтобы стать таким художником, как мой отец? Но он плохой художник и, по-моему, не любит рисовать.

И тут я не выдержал.

– Послушай, а тебе не кажется, что ты позволяешь себе чересчур резко судить и высказываться о взрослых людях? – останавливаясь, спросил я у мальчишки.

Мой самоуверенный собеседник тоже остановился.

– Не-а, не кажется.

– Видишь ли, если все в твоем возрасте начнут ругать учителей и родителей и вместо того, чтобы хорошо учиться в школе, будут заниматься абстрактным мышлением и игрой в солдатики… – Я многозначительно не докончил, выразительно посмотрев в глаза подростку. Я надеялся прочесть в них если не стыд, то хотя бы замешательство. Но ничего подобного! Ничего кроме искреннего сожаления ко мне в этих глазах я не увидел.

– Вы совсем меня не поняли, – вздохнул мальчишка. – Во-первых, я никого не ругал. Вы меня спросили, и я вам, как мог… И потом – почему все? Я же вам про себя рассказывал, а не про всех. Какое мне до них дело!

– Вот это и плохо, что ты только о себе думаешь. Знаешь, милый мой, с такими замашками, как у тебя…

До сих пор не понимаю, что тогда на меня нашло. Я словно раздвоился. Одна моя половина была проникнута неприязнью и недоверием к парню, негодовала и стремилась порицать, в то время как другая часть моего «я», наоборот, симпатизировала ему, любопытствовала и желала расспросить его как можно подробнее обо всем, что с ним происходит. Верх, однако, одержала первая, и я принялся назидательным тоном декламировать мальчишке прописные правила общественного поведения. Видимо, я сильно его этим уязвил, так как губы у него задрожали, а в глазах появилась злоба.

– А я действительно не такой как все! – чуть ли не закричал он на меня. – И прекрасно это знаю! Я могу, конечно, твердить себе, что я ничем не лучше, что я такой же, как в с е… Ну и что! Что мне это даст? Ведь я же прекрасно знаю, что это не так!.. И потом, что, вы думаете, мне легче?!. Да я потому и одеваюсь, как чучело. Потому рассеянного из себя строю и ленивого. Никакой я не рассеянный и не ленивый! Я, между прочим, прекрасно могу играть в футбол, и бегаю быстрее всех в классе, и гимнастикой с детства занимаюсь, и всем бы им мог показать! Я, между прочим, очень спортивный!.. Но если я начну дружить и играть с ними, то как я тогда им объясню, если мне вдруг надо будет срочно бросить все и начать думать? Они же никогда не поймут!.. Ведь даже вы не поняли. Вы, взрослый, образованный человек!.. Да вы, может быть, первый, кому я обо всем рассказал, – продолжал подросток, с ненавистью глядя на меня и чуть не плача. – Вы думаете просто чувствовать все это и ни с кем, ни с одним человеком!.. И потом, а вдруг я ошибаюсь, вдруг на самом деле там, в глубине, за этим туманом, ничего нет и я ничего не пойму… Но я должен понять. И я пойму, назло вам всем! А сейчас смейтесь надо мной! Пожалуйста!

Он повернулся и ушел. Больше я его не встречал.

Николай Николаевич завершил рассказ так же неожиданно, как начал.