«Утром урок немецкого языка. В 10 часов поехала в лазарет. Перевязала: Рогаля 149‑го Черноморского полка, ранение черепа, Гайдука 7‑го Самогитского гренадерского полка, рана левого бедра, Мартынова 74‑го Ставропольского полка, рана левого бедра, Щетинина 31‑го Томского полка, рана левого бедра, Мельника 17‑го Архангельского полка, рана правого предплечья, рана правой подвздошной кости, Архипова 149‑го Черноморского полка, рана правой кисти с потерей четвертого и пятого пальцев, рана правого бедра. Потом Блейша, Сергеева, Чайковского, Ксифилинова, Мартынова, Емельянову только верхние слои. В 12 часов пошла с Валентиной Ивановной наверх в солдатское отделение на перевязку Попова. Под наркозом. Была вырезана почка. Потом вернулась и зашла к Тузникову. Завтракали и чай пили с Мамой. Был урок истории. Катались 4 {вчетвером} с Изой в тройке. Были в Большом дворце на концерте. Были у всенощной. Обедали с Мамой и Аней. После Николай Павлович пришел {Саблин}. Простились с ним, так как он завтра едет в батальон, в армию» [1001].

Поскольку их мать по‑прежнему не могла принимать участие в общественной деятельности, то Ольге и Татьяне, а также их бабушке, взамен матери, выпало представлять ее на одном важном мероприятии, состоявшемся в Петрограде 19 января, — официальной церемонии открытия англо‑русского госпиталя. Его разместили на углу Фонтанки у Аничкова моста во дворце Дмитрия Павловича, который передал помещение для использования в качестве военного госпиталя. Госпиталь был рассчитан на 188 коек, там была своя операционная, перевязочная, лаборатория и рентгенкабинет. Госпиталь обеспечивали всем необходимым из Англии «Королевское общество рукоделия королевы Марии» и Склад снабжения госпиталей, восемь врачей и тридцать медсестер были британскими и канадскими волонтерами. Одна из них, Энид Стокер (племянница писателя Брэма Стокера), вспоминала, как они готовились к открытию:

«Госпиталь вымыли и отполировали до блеска, и он выглядел замечательно: большие горшки с цветами и пальмами, все эти прекрасные барельефы и мрамор самого дворца… К 2:30 мы все стояли, разодетые в пух и прах, все накрахмалено… Потом мы услышали, что вверх по лестнице медленно поднимается толпа, и появилась маленькая, старомодно одетая женщина в черном, скромная копия Александры (императрицы, сестры нашей собственной королевы), но с очень приятным выражением лица. Две маленькие княжны, Ольга и Татьяна, выглядели очаровательно и так мило в маленьких шляпах из горностая с белыми эгретками и в хорошеньких розовых платьицах с низким вырезом, в горностаевых шубках и с муфтами»[1002].

Все в госпитале отметили, что девочки Романовы очень привлекательны. Ольга приложила все силы, чтобы казаться веселой и дружелюбной. Энид она показалась «самой хорошенькой, настоящей красоткой», она также написала, что сестры «выглядели так замечательно и естественно». Другие члены семьи позже тоже посещали госпиталь. Энид Стокер вспоминала появление Анастасии «с распущенными по спине волосами и гребнем, как у «Алисы в Стране чудес», и еще один «незабываемый» день, когда пришел «маленький царевич», «один из самых красивых детей, каких я видала»[1003]. Мэриэл Бьюкенен подметила подобную же реакцию, когда Ольга и Татьяна посетили больницу английской колонии, которая находилась под патронажем их матери. Там девушки прошли по палатам и пообщались с пациентами. «Они часто смеялись с Ольгой, у нее было необычайное чувство юмора, ее сестра говорила с ними мягко, но с большой сдержанностью. «Какие они добрые! — говорили мне потом солдаты. — Как замечательно они выглядят»[1004]. Старшие сестры Романовы, да и их мать редко появлялись в те дни в штатской одежде, так что люди были озадачены, когда они видели сестер не в форме медсестер. Однажды в воскресенье утром по пути к церкви они «зашли на полчаса в госпиталь сказать всем доброе утро, — рассказывала Александра Николаю, — и все, как дети, смотрели на нас в «платьях и шляпах», рассматривали наши кольца и браслеты (дамы тоже), и мы застеснялись и почувствовали себя {как} «гости»[1005].

* * *

Французский журналист, которому была предоставлена редкая честь повидать Александру и девочек в их госпитале, заметил в 1916 году, что было «нечто в Ольге Николаевне от спокойствия мистика»[1006]. Этот признак, возможно, больше всего показывал ее русский характер и становился все более выраженным по мере того, как продолжалась война. Ольга, казалось, все больше и больше погружается в свои тайные мысли об этой жизни, о любви, которую она так ждала. Однажды в госпитале она призналась Валентине о своих «мечтах о счастье»: «Выйти замуж, жить всегда в сельской местности зимой и летом, всегда общаться с хорошими людьми, и никаких официальных обязанностей»[1007]. Конечно, она была в ужасе, когда узнала, что великая княгиня Мария Павловна недавно обращалась к ее матери с предложением выдать Ольгу замуж за ее тридцативосьмилетнего сына Бориса. Это не удивило Александру, поскольку у великой княгини «были хорошо известные намерения приблизить {Бориса} к трону»[1008]. «Мысль о Борисе слишком неприятна, и ребенок, я совершенно убеждена, никогда не согласится выйти за него замуж, и я ее прекрасно понимаю», — писала она Николаю в Ставку, намекая, что «другие мысли заполняют мысли и сердце» ребенка: возможный намек на чувства ее дочери к Мите Шах‑Багову, о которых ей, конечно же, должно было быть известно. «Это святые тайны молодой девушки, о кот{орых} другие не должны знать, — настаивала она. — Это причинило бы ужасную боль Ольге, она настолько уязвима»[1009].

Что касается Бориса, то «отдать наполовину использованного, изношенного, пресыщенного молодого человека чистой, свежей девушке на 18 лет моложе его, и заставить ее жить в доме, в котором уже не одна из женщин «делила» его судьбу… Неопытная девушка страшно бы страдала, получив своего мужа из четвертых, пятых (или еще больше) рук»[1010]. Предложение выйти замуж за Бориса было весьма болезненным напоминанием о плохой компании, в которую в последнее время попал Дмитрий Павлович, за которого когда‑то они хотели выдать Ольгу. Для Александры о Дмитрии теперь не могло быть и речи: «Он мальчик без карактера {так в оригинале}, его может увлечь каждая»[1011]. Он в то время был в Петрограде, растрачивая свое и без того плохое здоровье, «не выполнял никакой работы и постоянно пил». Александра хотела, чтобы Николай отозвал его обратно в его полк: «Город и женщины — яд для него».