Слова эти, произнесенные с самоуверенностью педагога, прозвучали для бедняги Питу, словно труба ангела, возвещающего Страшный суд. (…)

— Nescio,[116]— объявил он в надежде, что невежество его будет выглядеть более простительным, если он признается в нем по-латыни.

— Ты не знаешь, что такое добродетель?! — задыхаясь от негодования, возопил аббат. — Не знаешь, что такое вера?!

— Да нет, по-французски знаю, — объявил Анж. — Я по-латыни не знаю.

— В таком случае убирайся в Аркадию, juvenis! Между нами все кончено, оболтус ты эдакий!» (Ч. I, I).

Сцена задумана явно как комическая, и у нас нет оснований предполагать, что отношения юного Дюма с аббатом Грегуаром складывались столь же печально, как отношения Питу с его наставником. Однако ж и в этой шутке есть доля правды, и даже упоминание о стипендии в суассонской семинарии пришлось кстати!

По окончании обучения у аббата Дюма поступил к нотариусу, где учился основам его ремесла и работал рассыльным. С нотариусом стычек не было, поскольку он «был добрый малый, если избегать при нем похвалы священникам и Бурбонам». Однако особым усердием Александр не отличался и вскоре потерял место. Впрочем, первичное обучение было пройдено, и это позволило ему вскоре устроиться (не без хлопот со стороны матушки) к другому нотариусу, уже в Крепиан-Валуа, а оттуда, как мы помним, судьба увлекла его в Париж.

Работая у нотариуса, а затем в канцелярии герцога Орлеанского, Дюма начал латать прорехи в своем образовании. Еще в Виллер-Котре он познакомился с трудами Шекспира и Вальтера Скотта. Театр и романтизм — вот та гремучая смесь, которая воспламенила душу будущего писателя и заставила его более тщательно заняться своим образованием.

Заместителем начальника канцелярии был в то время Эсперанс Ипполит Лассань, человек доброжелательный, весьма образованный и умный. В свободное время он сочинял песни, соавторствовал в популярных водевилях и писал статьи для журналов. Александр сблизился с ним и жадно слушал многословные разглагольствования своего начальника о современной культуре, театре, литературе. Наивному провинциалу было чему поучиться у Лассаня.

Помимо всего прочего, тот вполне мог служить также примером светского изящества и хороших манер.

Тридцатилетний Лассань смотрел на Дюма, как на ребенка (тому был 21 год), и даже обращался к нему «мой дорогой мальчик». Увлекшись ролью советчика и воспитателя, он составил для Дюма первоначальную программу самообразования, перечислив авторов, не прочитав которых, нельзя претендовать не только на карьеру писателя, но и на звание светского человека. Итак.

Из драматургов: Шекспир, Эсхил, Софокл, Еврипид, Расин, Мари-Жозе де Шенье, Шиллер. Следует также прочесть драматические произведения Вольтера. Кроме того, конечно, комедиографы: Аристофан, Плавт, Теренций, Мольер.

Из романистов: Гёте, Вальтер Скотт, Фенимор Купер. Если вы читали Лессажа и Нодье, то это неплохо, но недостаточно, молодой человек, весьма недостаточно. К тому же Франция ждет исторического романа.

Как, вы несведущи в истории? Тогда непременно: Жуанвиль, Фруассар, Монтреле, Шатлен, Ювеналий Урсенский, Монлюк, Соль-Таванн, л’Этуаль, кардинал де Рец, Сен-Симон, Вилар, г-жа де Лафайет, Ришелье.

Теперь поэзия: Гомер, Вергилий, Данте, Ронсар, Матюрен, Ренье, Мильтон, Гёте, Андре де Шенье, Ламартин, Пого, Байрон. Стихи в переводах, знаете ли, — профанация. Если хотите действительно почувствовать вершины поэзии, вы должны читать ее в оригинале. Следовательно, мой дорогой мальчик, изучите-ка греческий, английский и немецкий. Это для начала.

Конечно, кое-кого из перечисленных авторов Дюма уже читал: Вольтера, Вальтера Скотта, переделывавшего Шекспира Дюси. Читал он также Парни, Бертене и Демустье, однако этих Лассань не жалует. Его программа колоссальна.

«— Мне этого хватит на два-три года, — восклицает Александр, — и раньше я не осмелюсь ни слова написать!

— О нет, — возражает учитель-знаток, — времени понадобится значительно больше, либо же вы начнете писать, не приобретя надлежащих знаний» («Мои мемуары»).

Приблизительно в это же время Дюма познакомился с Шарлем Нодье. Тот тоже дал ему ряд дельных советов. Список увеличился. Неутомимый Дюма с усердием взялся за выполнение программы и с удовольствием проглатывал рекомендованные книги, читая в основном по ночам. Он не пропускал ни одной театральной премьеры и ни одной выставки в Салоне. В живописи романтизм успел достичь большего, нежели в театре. Дюма вдохновлялся полотнами Ари Шеффера, Ксавье Сигалона, Луи Бланже, Жана Виктора Шмеца, Жюля Луи Филиппа Куане и конечно же Эжена Делакруа. Многие из них стали его друзьями.

Впитывая, подобно губке, все больше и больше нового, осваивая и осмысляя многочисленные эстетические и философские впечатления, Дюма не потерялся в безудержном потоке обрушившихся на него знаний, мнений и переживаний. Продолжая самообразование, он решил не терять времени и все же «начать писать, не приобретя надлежащих знаний».

В ежегодном салоне живописи и скульптуры он увидел барельеф Фелиси де Фово «Христина и Мональдески», изображавший убийство любовника шведской королевы в Оленьей галерее Фонтенбло в 1657 году. Барельеф потряс воображение Дюма. Вот это сюжет для пьесы! Но, увы, он не знал, кто такая Христина Шведская и кто такой Мональдески. Стесняясь своего невежества, он, никому ничего не объясняя, попросил у одного из друзей «Всемирную биографию», «разобрался» в историческом сюжете и загорелся замыслом пьесы.

Нечто похожее произошло и при работе над пьесой «Генрих III и его двор». Дюма набирал исторические данные по мере работы над пьесой, поэтому в ней не чувствуется исторической глубины, чего, впрочем, никто и не требовал. В пьесе было все, что обеспечивало прорыв романтизма на сцену; большего не имело смысла и желать. Но самообразование продолжалось, и если мы обратимся к романам о гугенотских войнах, то, созерцая в них того же Генриха III и его двор, поразимся, насколько далеко продвинулись знания автора и его понимание эпохи. Практически вся ткань романов пронизана подробнейшими указаниями на особенности быта, политики, религиозных воззрений, знаний, характерных именно для второй половины XVI века. Тщательно выписаны характеры всех действующих лиц, многие из которых действительно жили в то время, и их портреты вполне соответствуют сохранившимся историческим данным.

Но помимо глубоких знаний автора в книгах явно ощущается также обретенная им философия, которая спаивает воедино отдельные исторические детали, создавая из них образ Франции XVI века как этапа в провиденциальном развитии Истории. Это та самая философия, о которой аббат Фариа говорил, что она «есть сочетание приобретенных знаний и высокого ума, применяющего их».

И раз уж мы опять упомянули аббата Фариа, давайте вспомним ту программу обучения, которую он предложил Эдмону Дантесу, впервые в беседе с аббатом осознавшему свою необразованность.

«Аббат улыбнулся.