Поэтому опять возвращаешься к теме спасения и жизни вечной. Главное там быть вместе с любимым. Ведь у нас вечность впереди.

Мне представляется наш мир комнатой, в которой есть выход. Мы движемся, общаемся, встречаемся, расстаемся, опять встречаемся. Но здесь мы лишь временно. В один миг открывается дверь, и мы покидаем комнату: одни обретают свободу и вечную радость, другие – вечное страдание. И вот там, а не здесь, самое важное, чтобы быть вместе с любимым, а не порознь.

Все любящие мечтают жить долго и счастливо и умереть в один день. Но для любящих так и происходит. Даже если физически уходит только один, то второго уже нельзя назвать полноценно живущим. Остается тело, а душа уже не здесь, она будет стремиться к соединению уже там… Наверное, отсюда и пошло выражение: «душа разрывается». Это она со своим телом разрывается, стремясь за своей любовью.

Удивительно, но в загробную жизнь в основном, наверное, верят те, кто любит. Во-первых, острее чувствуют правду, а во-вторых, не представляют, что может быть иначе… Потому что не может быть, чтобы такая глубина и восторг любви, и все это – на короткий миг и заканчивается смертью. Нет!

Любовь – синоним спасения. И на земле, и на Небе. Нет любви, не будет и спасения… Как все просто и прекрасно, хотя и больно порой.

Это все я сейчас не просто продумываю, а проживаю.

Вот такие простые-непростые мысли. И очень светлые. Потому что все, что о любви, излучает свет.

Жизнь? Я теряю сердце, а Бог находит его снова и снова. Оно, как овечка с колокольчиком на шее…

твоя Иля

P.S. Целуй Агнию от меня. Она – навсегда моя сестра.

* * *

Инок Лазарь провел последние месяцы в странствиях.

Наземным транспортом он проехал почти через всю Америку, посещая православные храмы и монастыри. Особенно долго жил в процветающей греческой обители старца Ефрема в Аризоне. А последнее время инок находился в Платине, в уединенной пустыни, где некогда подвизался отец Серафим (Роуз).

К утру Лазарь вновь готовился в путь. В свое время, в Магопаке, отец Илья посоветовал ему отправиться на Аляску попаломничать по местам преподобного Германа Аляскинского, посетить тамошние монашеские общины, погостить у его знакомых старообрядцев, занимающихся рыбным промыслом. При этом священник многозначительно подчеркнул, что и российская граница там недалеко. Закончил свою речь отец Илья так: «Кто на Аляске не бывал, тот Америку не видал!» Теперь Лазарь решил исполнить совет батюшки. Он не знал, что его ждет впереди, но крепко верил, что Бог управит…

Монашеская жизнь в Платине ему понравилась. Многое здесь напоминало кавказское отшелие: и удаленность от мира, и убогость быта, и простота братии, и строгость жизни. Так и казалось, что вот-вот из чащобы выйдет любимый старец Салафиил. Только английский язык напоминал, что находишься не в горах Кавказа, а в горах Калифорнии.

Лазарь взял с полки «Молитвослов», вложил в него подаренную Синильгой открытку с ангелом, сунул в карман подрясника плеер и компакт-диск и отправился в самый дальний угол горно-лесных владений пустынножителей, чтобы побыть в одиночестве. Пройдя приличное расстояние, он вышел на лысую поляну, с которой открывался впечатляющий вид на окрестные горы.

Ему не терпелось послушать полученный сегодня по почте альбом Музыканта. Приложенная записка гласила, что альбом посвящается Синильге, ему и Агнии. Сердце Лазаря замирало от предчувствий… Имя Синильги стало для него олицетворением щемящей боли. Но не той боли, от которой лечат, а той спасительной боли, которая сама способна лечить.

Несмотря на свое желание послушать диск, инок твердо решил сначала помолиться. На большой круглый валун он положил изображение ангела и неспешно, с чувством, прочел «Канон Ангелу Хранителю»:

– «…О, святый ангеле, хранителю и покровителю мой благий! С сокрушенным сердцем и болезненною душею предстою ти, моляся: услыши мя грешнаго раба своего… не помяни моих беззаконий и неправд… явися мне милосерд, и не отлучайся мене сквернаго даже до кончины моея… Вем воистинну и усты исповедую, якоже никтоже таков друг и предстатель, защититель и поборник, якоже ты, святый ангеле: предстоя бо престолу Господню, молишися о мне непотребнем… В страшный же час смерти, неотступен буди ми, благий хранителю мой, прогоняя мрачныя демоны, имущыя устрашити притрепетную душу мою… да хранимь тобою, безбедно достигну рая ми вожделеннаго, идеже лицы святых и горних сил непрестанно восхваляют всечестное и великолепое имя в Троице славимаго Бога, Отца, и Сына, и Святаго Духа, Емуже подобает честь и поклонение, во веки веков. Аминь».

Окончив канон, Лазарь своими словами помолился о Синильге и обо всех, с кем свела его жизнь в последнее время. Перед его мысленным взором предстали испуганные и озлобленные лица обитателей странного дома в Си-Клиффе. Он не знал их имен, но старался вздохнуть в душе о каждом. Потом в памяти возникло безжизненное лицо Агнии, со струйками крови, стекавшими из глаз. Он очень хотел встретиться с ней взглядом, но ее глаза смотрели мимо него. Долго молился Лазарь и о себе. При этом он разговаривал со своим духовником, старцем Салафиилом, словно находился с ним рядом: каялся, просил, плакался, как ребенок, советовался, молчал, опять каялся. Инок верил, что старец непременно его услышит. Услышит сердцем…

Наконец дело дошло до альбома Музыканта. Инок уселся под валун и включил плеер. Недавнее прошлое воскресло в памяти с необычайной яркостью. Перед ним стояла Синильга. Она молчала и улыбалась, грустно и светло.

Музыкант пел:

Цветок надежды

Случилось совсем немногое,

ты просто её не увидишь,

и водопады плача

не смогут сказать о боли,

слова не скажут тем более.

Только, как раненый зверь,

ты можешь кричать молча,

ты можешь плакать по-волчьи,

чтоб слово крылатое «Верь»

коснулось тебя нежно

и подарило надежду,

когда больше нету сил,

когда потерял, что просил,

но мокрый от слёз песок

тебе подарил цветок.

Белой Луне

Песни рождает боль. Боль и ещё мороз,

ветер, глухой прибой, стук ледяных колёс.

Я ухожу опять… Вниз ухожу иль вверх?

Не поднимай, Луна, Вия тяжёлых век.

Я ухожу в отрыв. Нужно, чтоб я ушёл…

Дальше тебе нельзя. В горло упрётся ствол.

Там мне держать ответ, там хоронить друзей,

чьи-то дороги в Рим, ну, а мои – в Колизей.

Было светло с тобой. Звёзды твои цвели…

Если наш мир жесток, значит, в нем нет любви.