я заблудился, как неопытный путник. И вот я иду на этот огонек. Не тушите его, ради бога. А если можно — заслоните от ветра, который может сбить это слабенькое пламя.

Родная, подумай немного и обо мне. Кому я буду нужен, когда приду домой? Ведь в каждой анкете нужно будет снова писать, что я бывший вор, бандит. Какая девушка наберется мужества связать свою судьбу с бывшим преступником?

Три дня назад я написал Катюше письмо, в котором просил, чтобы она пришла к тебе и все рассказала. Теперь я ей пишу уже не по домашнему адресу, а на Главпочтамт. Мои письма перехватывают родители.

Прошу тебя, мама, не делай этой жертвы ради меня, если она только жертва. Если Катюша будет тебя стеснять, считай, что я не просил тебя об этом. Но мне кажется, что вы станете хорошими друзьями.

В конце письма порадую тебя тем, что мы здесь делаем большое дело. Какое — это пока секрет. А вообще могу похвалиться, что страна наша с вводом шахт, которые мы строим, получит неисчислимые богатства, и когда-нибудь она вознаградит меня за мой честный труд чистосердечным русским прощением.

Передай привет всем близким и знакомым. Целую тебя и Валю. Ваш Толик».

Языки пламени плясали а голландке, неровно освещая письмо на коленях Анны Филипповны. Уставившись невидящим взглядом в многоцветную игру огня, она представляла себе Толика таким, каким запомнила его, когда первого сентября вела в первый класс. Среди малышей он казался ей самым умным, самым примерным мальчиком. Он стоял в строю и, не дыша от волнения, слушал речь директора школы.

У ног ее по-прежнему неутомимо играл котенок. Поблескивая глазенками, он хитровато посмотрел на Анну Филипповну, потом, выгнув дугой хвостик, пружинисто и мягко отошел назад, разбежался, ударил лапкой по клубку и молниеносно бросился за ним под кровать.

Анна Филипповна облегченно вздохнула, поднялась со стула, подошла к окну и открыла форточку. С улицы потянуло морозной свежестью. Включила радио. Передавали концерт русских народных песен. По комнате разлилась раздольная песня:

...Эй, баргузин, пошевеливай вал,

Молодцу плыть недалечко...

По щекам Анны Филипповны катились слезы, а на душе стало как-то легче, спокойней.

5

Чем ближе подходила Катюша к дому, где когда-то жил Толик, тем сильнее ею овладевала робость. Если бы не настоятельная просьба Толика в последнем письме, она никогда бы без приглашения не осмелилась пойти к его матери. Мало ли что могут подумать со стороны: вот, мол, сама в невесты набивается, из порядочных, поди, никто внимания не обращает, так она заключенного решила окрутить. А потом, о чем ей говорить с его матерью? Ведь она всего-навсего видела ее два раза, да и то мельком, при встречах застенчиво краснела. Катюша помнит, что и Анна Филипповна в ее присутствии чувствовала себя не совсем свободно.

«Будь что будет!» — решила она и свернула в переулок.

Стоял тихий морозный вечер. В темном небе, словно пастух, охраняющий рассыпавшееся стадо звезд, задумчиво дремал голубоватый месяц. Слева и справа на Катюшу смотрели залитые светом окна. Ей казалось, что из одних сочится лимонно-желтая скука, из других — зеленоватая тоска. Невесело было на душе у Катюши.

Под ногами похрустывали крошки только что сколотого дворниками льда. Катюше казалось, что она слишком торопится, что она еще не придумала, с чего начать разговор с Анной Филипповной.

У освещенной витрины ателье Катюша остановилась и увидела в зеркале свое отражение. Из воротника коричневой цигейковой шубки, которую в прошлом году привез ей из Германии отец, выглядывало круглое, по-детски удивленное личико. Щеки на морозе разрумянились, со стороны никто бы не подумал, что в эту минуту она считает себя самой несчастной на свете. Письмо, которое Катюша получила на Главпочтамте, случайно попало в руки матери, и сегодня вечером у них состоялся тяжелый разговор. Каких только обидных и горьких слов не говорила мать: и «вор», и «бандит», и «жулик»... и то, что позор свой он не смоет за всю жизнь и что поведением своим она бросает тень на отца-коммуниста. Устав от упреков и ругани, Катюша схватила с вешалки шубу, на ходу оделась и со слезами выбежала на улицу. «Уйду!.. Если будут так издеваться — уйду к тетке или к подруге. На свои семьсот рублей я и одна не пропаду. А за этого закройщика ни в жизнь не пойду. Пусть все уши прожужжат о нем! Провались он со своим заработком и «Москвичом».

Поднимаясь по ступенькам на второй этаж, Катюша ощущала, как гулко бьется ее сердце. Теперь нужно как-то незаметно пройти мимо кухни, дверь которой всегда была открыта и по коридору взад-вперед сновали жильцы. Но, словно нарочно, у самой кухни дорогу ей преградила Иерихонская Труба. Уперев руки в бока, она, как стог сена, встала посреди узкого коридора:

— Давненько, давненько к нам не наведывались!.. — А сама острым глазом ощупывала и оценивала цигейковую шубку девушки. И так как шубка была совсем новенькая и могла украсить гардероб первоклассной модницы, авторитет Катюши в глазах Иерихонской Трубы сразу намного вырос. Летом Катюша приходила в простеньких платьицах, с заплетенными косичками, а сейчас... — Эдак можно и дорогу к знакомым забыть, — На жирных щеках Иерихонской Трубы играли глубокие ямочки.

Катюша поздоровалась и бочком проскользнула мимо кухонной двери. Когда она вошла в комнату Анны Филипповны, та сидела у горящей голландки. На коленях у нее лежал недовязанный шерстяной шарф. В первую минуту Анна Филипповна не узнала вошедшую и зажгла большой свет.

— Катюша! Здравствуйте! Наконец-то!.. А я уж думала, что вы к нам больше и не зайдете. О, да как вы похорошели-то! Совсем стали барышней. Раздевайтесь, чувствуйте себя как дома. — Анна Филипповна помогла девушке раздеться.

Катюша подошла к голландке и, грея озябшие розовые пальцы, стала смотреть, как над сухими поленьями струились многоцветные языки пламени.

— Как здорово!.. Я еще не видела, как топится печка. Это намного красивее, чем паровое отопление. Вот бы нам такое!.. — На лице Катюши цвел неподдельный восторг. — Дворяне раньше так же сидели по вечерам у горящего камина и вели светские разговоры. И вы тоже, как дворяне. — Катюша улыбнулась.

Анну Филипповну умилили непосредственность и простота девушки.

— Вот уже четвертый год обещают установить паровое отопление, а толку никакого. — Она подставила гостье мягкий пуф. — Вы, Катюшенька, погрейтесь, а я пойду поставлю чаек.

Оставшись одна, Катюша обвела взглядом стены, на которых висели фотографии.