– Прекратите, прошу вас, мисс Мансайпл!

Тут произошли единовременно два события: тетя Дора выключила слуховой аппарат, восстановив благословенную тишину, и открылась дверь, в которой показалась побледневшая от страха Вайолет Мансайпл.

– Мистер Тиббет… у вас тут все нормально? Мне показалось, будто здесь кто-то кричал…

– Вам не показалось, – ответил Генри.

– Боже мой… тетя Дора слишком взволновалась? Мы стараемся обращаться с ней осторожно из-за больного сердца…

– Я демонстрировала инспектору свой аппарат, Вайолет, – ответила тетя Дора. – К сожалению, он ничего не услышал.

В голосе ощущались нотки бахвальства.

– Ну, хорошо… – Вайолет с сомнением посмотрела на тетушку. – Если вы уверены, что не устали…

– Прошу тебя, обо мне не волнуйся, Вайолет, – ответила мисс Мансайпл и добавила: – Я думаю, несколько устал мистер Тиббет.

– Ну, ладно… я пойду ленч готовить, – ответила хозяйка дома и исчезла.

Генри и тетя Дора молча смотрели друг на друга. Потом старушка сказала:

– Ну, конечно, есть еще этот молодой человек, кавалер Мод.

– А что с ним?

– Мне очень трудно его запомнить. Лицо у него незнакомое. Мэннинг-Ричардс, «пеленг-вычет-с». Не слишком хорошая рифма, но помогает. Вы не знакомы с молодым человеком Мод?

– Виделись мельком однажды.

– Я когда-то знала некоего Хэмфри Мэннинг-Ричардса, – сказала мисс Мансайпл медленно и задумчиво, будто только что сделала открытие не последней важности. Генри посмотрел на нее и вдруг заметил слезу, скатившуюся по щеке старушки. Видимо, так же неожиданна была эта слеза и для самой тетушки. Мисс Мансайпл решительно стерла ее и сердито закончила: – Вы лучше спросите обо всем этом у Эдвина. А я слегка устала, мистер Тиббет. Вайолет совершенно права, сердце у меня уже не то, что было. Так что мы, наверное…

– Разумеется, мисс Мансайпл.

Генри тут же встал.

– Если вы поможете мне подняться… а, чертова рогожа… ох, простите, мистер Тиббет. Мы в джунглях привыкли говорить просто. Нет-нет, все в порядке. Я сама дальше справлюсь, если только вы мне дверь откроете.

Придерживая дверь, инспектор спросил:

– Мисс Мансайпл, вот по поводу мистера Мэннинг-Ричардса…

– Очень приятно было побеседовать, – твердо ответила тетя Дора.

С этими словами она коснулась выключателя на слуховом аппарате и вышла из комнаты в сопровождении высокочастотного визга.

Через минуту в гостиную вошла Вайолет Мансайпл. Генри объяснил, что тетушка несколько устала и ушла к себе.

– Я ее слышала, – ответила Вайолет, бросив на Генри любопытный взгляд. – Да, кстати, мистер Тиббет – с вами очень хочет поговорить Джулиан, когда вернется из церкви.

– Разумеется, я с удовольствием пообщаюсь с ним. И если можно, с епископом.

– С Эдвином? Не могу понять, чем вам мог бы помочь Эдвин, мистер Тиббет.

– Заранее никогда не знаешь, – ответил Генри.

– Только в редких случаях, – согласилась хозяйка серьезным тоном. – Вы же останетесь на ленч?

– Очень любезно с вашей стороны, миссис Мансайпл, но боюсь, не смогу. Если можно, я вернусь примерно в половине третьего.

В половине третьего епископ прибыл в кабинет в великолепной форме. Принес с собой кларнет, но из-за темного костюма, в котором он был в церкви, Эдвин Мансайпл все-таки имел вид священнослужителя. Кажется, упоминание Джулиана Мэннинг-Ричардса было для него неожиданным.

– Джулиан? А что такое? Чудесный парень. Сын нашего старого друга из Буголаленда. Внук жениха тетушки Доры. Почему вы им заинтересовались?

– Я думаю, он был в нехороших отношениях с Реймондом Мейсоном.

Епископ слегка фыркнул.

– У этого человека имелись дефекты в ментальности, – сказал он. – Более зрелые люди способны взирать на отклонения человека с христианской безмятежностью, но когда молодой человек – такой, как Джулиан – узнает, что его невесту преследует чудак, воображающий себя вареным яйцом, да еще вдвое старше…

С некоторым трудом, но Генри вернул разговор к семье Мэннинг-Ричардсов. Вскоре Эдвин уютно погрузился в воспоминания.

– Хэмфри Мэннинг-Ричардс, – сказал он, – был комиссаром в Буголаленде, когда я приехал туда совсем молодым. Не возражаете, если я закурю? – Инспектор кивнул, и епископ достал потрепанный кожаный кисет и начал с неспешным удовольствием набивать трубку. – Да, отличный был парень. Охотник на крупную дичь, красивый мужчина, крикет – ну, Оксфорд, конечно, – совершенно бесстрашный и при этом восхитительно скромный. Жена его была очаровательной женщиной, и у них был сын.

– Джулиан?

– Нет, Тони. Отец Джулиана. Ему было пятнадцать, когда я туда приехал. Через пару лет случилась трагедия: миссис Мэннинг-Ричардс слегла в лихорадке, и через несколько дней ее не стало. В те дни ко мне приехала тетя Дора вести дом, и, естественно, она, как могла, помогала бедняге Хэмфри и его сыну. Между нами говоря, казалось, что должно только пройти достаточное количество времени после смерти жены и, в общем, это выглядело вполне уместно. Обоим хорошо за сорок, мальчик, оставшийся без матери, а я тогда был помолвлен с моей будущей женой и, честно говоря, меня беспокоило будущее тети Доры. Но… – Эдвин вздохнул. – Этому не суждено было сбыться.

– Еще одна трагедия? – осторожно спросил Генри.

– Можно сказать и так, – ответил епископ. – Хэмфри Мэннинг-Ричардс уехал в отпуск на родину. Лично я убежден, что он сделал бы Доре предложение накануне отхода корабля, но в том году дожди начались раньше и пикник, который я для него организовал, отменили. Мэннинг-Ричардс уехал, не поговорив с Дорой. А потом мы услышали, что он женился на молоденькой хористке из мюзикла, который тогда гастролировал в Лондоне. На иностранке к тому же. Сербо-Хорватия, или Югославия, или еще какая-то балканская страна – у них там все время названия меняются. Звали хористку Магда.

Епископ снова замолчал, потом фыркнул.

– Магда Мэннинг-Ричардс. Он привез ее с собой в Буголаленд, но, боюсь, его жену не слишком хорошо приняли. Нет, она была привлекательной малышкой, согласен, но на двадцать лет его моложе; ближе по возрасту к его сыну, нежели к нему самому. Магда Мэннинг-Ричардс не нравилась никому, и очень немногие утруждали себя скрывать данный факт. В то время наша европейская колония в Алимумбе была маленькой, и тетю Дору там очень любили. Так что очень много было неприязненного чувства, и Мэннинг-Ричардсы подверглись, до некоторой степени, социальному остракизму. В те времена это много значило.

Короче говоря, Хэмфри вскоре осознал ситуацию и сделал единственно разумную вещь: подал рапорт о переводе в восточный Буголаленд, за несколько сот миль от нашего города. Он, его жена и сын Тони уехали.