Он написал; он отдал написанное в набор, и книга вышла из печати.

Даже и сейчас тот знак, что он тогда вычертил, мог оказаться знаком, за которым стоит самая суть вселенной. Но теперь он сделался печатью, которой запечатаны тайны. Он ушел от Джона Ди, и Джон Ди более не понимал им же самим нарисованного знака; как не понимал книги, им же самим написанной.

Может статься, он снова поймет и узнает. Может статься, это произойдет именно сейчас. И нет такого вопроса, на который ты не получил бы ответ.

Ястреб, неподвижно висевший, глядя вниз, в самой середине неба, начал падать по длинной и плавной дуге. Солнце садилось в море; доктор Ди почти физически слышал, как оно шипит о воду. I

Обойти Логр, как солнце обходит год по кругу; взыскуя круговорота творения, и найти в своем же собственном замке-Грааль, долгожданный, вожделенный, тот, что предназначен тебе и только тебе. В Высокой Истории, которую доктор Ди прочел когда-то на древнем языке, имя Персиваль производилось от Par lui fef: самим собой сотворенный.

А та чаша, которую он искал, раненый, в замке своего раненого отца, разве могла она быть чем-то иным, нежели вот этой перевернутой чашей, которую Водолей уронил на Сомерсетскую низменность и на которую смотрел сейчас доктор Ди из самого сердца звездного храма?

Очень может быть, что здесь и только здесь руками древних мудрецов высечены на поверхности земли эти гигантские фигуры (которые как раз подернулись предвечерней дымкой и принялись закрывать глаза, отходя ко сну), пусть даже так — но звезды-то светят повсюду; а значит, повсюду на земле, в каждой точке, есть свой звездный храм, запечатленный на кругах земных, больших и малых. И в каждом из них должен быть спрятан свой Грааль.

Доктор Ди поднял взор к звездному небу, которое совершенно расчистилось к ночи от облаков, и — скажи мне, сказал он, скажи мне: едина ли вселенная в себе самой? Едина ли она, в конце концов?

Его заметили ангелы, которые отвечали за те конкретные небеса, к которым он вознес свой вопрос: они заметили его, поскольку именно у этого круга земного частенько останавливали свой путь, чтобы заглянуть в него, как в зеркало, или — сквозь него, как сквозь замочную скважину. Они разулыбались, услышав его вопрос; потом один из них обернулся, потом обернулся и другой, и посмотрел назад — потому что их обеспокоил звук, звук шагов, далеких, еле слышных, и этот звук означал, что кто-то идет сюда у них из-за спины.

Весь с головой в апрельском утре, Пирс Моффетт вышел из квартиры и двинулся по Мейпл-стрит к центру города. В нескольких ярдах от тротуара, по которому он шел, соседи копали, сажали, высвобождали кустарники из-под зимних укрытий, обрезая сухие ветви. Некоторые поднимали головы и провожали Пирса взглядом, и большинство здоровалось. «Доброе утро!» — сердечнейшим образом отвечал Пирс, в глубине души посмеиваясь над здешней патриархальностью; такое впечатление, что он вернулся с далекой каменистой планеты туда, где между человеком и землей сохранились нормальные, человеческие отношения; эти милейшие люди даже и представить себе не могли, насколько странным был для него сам тот факт, что с ним здороваются на улице незнакомцы. Он благословил их, благословил их обширные задницы, которые являлись на свет божий всякий раз, как они наклонялись над своими горшочками и бордюрчиками, благословил их живые изгороди и лимонного оттенка цветы, высыпавшие на черных ветвях кустарника, — черт, как бишь его называют, опять вылетело из головы, форсития, что ли?

И столько было всякого, что непременно нужно было выучить или вспомнить: названия цветов и трав и порядок, в котором они цветут, принятые между добропорядочными гражданами формы приветствия и что на них должно отвечать; названия городских улиц и переулков, местные магазины, обычаи, история здешних мест. Пирс вздохнул полной грудью. «Так много всякого во всех концах земли, — подумал он, — что все мы непременно будем счастливы — как короли».[109]

Счастливы, как короли. Он свернул с Мейпл-стрит на Ривер-стрит (интересно, отцы-основатели этого городка долго думали, прежде чем выбрать для улиц все эти простые, самоочевидные названия — Мейпл, Ривер, Хилл?[110]), а потом свернул еще раз, там, где Ривер-стрит пересекается с Бриджес-стрит и где главные здания города смотрятся в быструю мутную реку и в весеннее небо. На углу он зашел в маленький магазинчик, жестяная красно-белая вывеска над которым гласила: УНИВЕРСАЛЬНЫЙ МАГАЗИН. Он хотел купить пакетик своего обычного дешевого табака, а потом заметил, что кроме сладостей, жевательной резинки и сигарет здесь продаются еще и журналы, в общем-то совсем неплохая подборка, разложенная на высокой деревянной этажерке, включая пару специальных, на которые Пирс собирался оформить подписку с доставкой, а теперь можно этого и не делать Ну и славно. Он прошел дальше, в полутемные глубины магазинчика. Там стояла невысокая стойка-автомат с газированной водой, с настоящим мраморным верхом и тремя, не то четырьмя вертящимися табуретами; он провернул один по ходу, и тот грохотнул именно так, как должны вести себя такого рода табуреты. Рядом с витриной висело объявление насчет свежих газет с уведомлением о том, что желающие получать «Нью-Йорк тайме» должны заранее сделать заказ на номер вперед.

Н-да.

Пирс надолго застрял у стойки, с огромной кипой газет в руках; он вдруг понял, что некое особенное ощущение, которое всегда, сколько он себя помнил, приносило с собой воскресенье, — ощущение, неизменное в любую погоду и в любое время года и связанное с такими понятиями, как головная боль, подавленное настроение и даром потраченное время, — происходило вовсе не оттого, что когда-то Иегова провозгласил сей день своей неотъемлемой собственностью, испортив его тем самым даже для неверующих, нет, никоим образом. Это ощущение подобно газу сочилось из воскресной «Тайме» — газу с кислотным привкусом типографской краски и с одуряющим, рвотным действием. Когда он перестал покупать «Тайме», симптомы вроде бы и в самом деле ослабли.

Но здесь отравляющее действие прессы, судя по всему, можно окончательно свести на нет. Однако чем же они тут занимаются, в подобном случае, по воскресеньям? Этак, того и гляди, придется приучить себя ходить в церковь.

Еще дальше (магазинчик оказался куда обширнее и заключал в себе куда как более значительные множества вещей, чем то казалось снаружи) расположились витрины с канцелярскими товарами и школьными принадлежностями: карандаши и ручки, скотч, клей и кипы больших желтых блокнотов, того же самого оттенка, что и только что виденные цветы на улице. А еще здесь были ленты для пишущих машинок и маленькие бутылочки с белой краской, чтобы замазывать опечатки; резинки-стерки, прямоугольные и округлые. По большому счету здесь было все, что ему нужно для предстоящих трудов, и вроде бы наилучшего качества, и только что распаковали.