А на следующий день Олег Трудович чуть не умер. Дашка вообразила, будто сердечный приступ у отца случился из-за ее разрыва с брокером. Она даже плакала.

Поздно вечером Башмаков услышал разговор, доносившийся из кухни:

— …Конечно, ему тяжело, — объясняла Катя, — он же все-таки у нас с тобой докторскую писал. А теперь вот, пожалуйста, на стоянке — подай-принеси. И тут ты еще…

— А что я?

— «Что я»! С брокером своим…

— Мама, он же козел!

— Зачем же ты тогда с козлом по полной программе откувыркалась?

— Да в том-то и дело! Пока с парнем по полной программе не откувыркаешься, не поймешь — козел он или не козел!

— Не-ет… Мы не такие были!

— А какие? Ты считаешь, чтобы понять, козел или не козел, нужно всю жизнь с ним прожить, детей нарожать и перед смертью сказать: «Правильно меня предупреждали — козел оказался!»

— Ну, не знаю… У женщины должна же быть гордость или по крайней мере хоть какое-то чутье на козлов.

— Неужели? Что же ты Вадима Семеновича не прочуяла?

— Напрасно ты так…

— Как?

— Так. Я сама себя за это простить до сих пор не могу. Я ведь совсем дурочкой была, когда замуж вышла, ничего не понимала. Ни с кем даже не целовалась. А Тапочкин… Ну, сама знаешь. А тут Вадим… Вот мне и померещилось…

— А я не хочу, чтобы мне мерещилось, когда у меня будут уже муж и ребенок. Пусть мне лучше десять, сто десять мужиков до этого померещатся! А потом — ни одного. Я не хочу жить, как вы!

— А как мы живем?

— Как попутчики. Пока ехали вместе, даже ребеночка завели. Но в любой момент каждый из вас может встать и сойти. А ребеночек…

— Ребеночек сам в любое время может сойти. А вот я уже не сойду…

— А он?

— А он, мне кажется, с самого начала будто на подножке едет…

Башмакову стало до слез обидно, что фигурирует он в каком-то унизительном козлином контексте, что сравнивают его с этим мерзавцем Вадимом Семеновичем и что родная дочь говорит об отце в третьем лице — «он». Олег Трудович вдруг почувствовал в сердце опустение и накрыл голову подушкой…

Эскейпер пощупал пульс — ритмичный трепет потайной жилки его успокоил. Он взял лист бумаги и написал:

«Катя! Звонила Дашка и просила купить ей „Суперпрегновитон“. 100 капсул. Не ищи меня. Прости, если сможешь! О. Б.».

«Не ищи… Прости, если сможешь! — оперетта какая-то, — сам на себя разозлился Башмаков. — А „О. Б.“ — это и вообще, кажется, какая-то разновидность женских тампонов…»

Эскейпер тщательно разорвал записку, открыл оконную створку, выбросил клочки — и они стайкой белых мотыльков, трепеща, полетели вниз.

«А вдруг, — подумал он, — уже открыт способ из клочка записки восстанавливать весь текст». Ведь научились же из клетки выращивать целую овцу! Катя находит клочок, узнает башмаков-ский почерк, несет отрывок куда следует — и пожалуйста: «…Не ищи меня. Прости, если сможешь!»

«Да что ж мне сегодня разная хреновина в голову лезет!» — возмутился эскейпер и снова пощупал пульс.

«Нету пульса!!!»

«Как это нет?! Не может такого быть. Ищи!»

«Да, действительно, вот он. Но слабенький-слабенький…»

Привычка щупать пульс осталась у Башмакова с того памятного приступа, случившегося наутро после изгнания брокера Антона. В тот день Олег Трудович проснулся с тяжелой головой и непривычным неудобством в сердце, но на работу все-таки пошел. Честно говоря, поначалу он грешил на виски, распитое вечор с несостоявшимся зятем. В ту пору часто травились поддельным алкоголем. Рассказывали даже жуткую историю про знаменитого актера, раздавившего вместе с женой после спектакля купленную в палатке бутылочку. В общем, похоронили их вместе, по-супружески… оказывается, чтобы помереть в один день, супругам совсем не обязательно вести изнурительно образцовую семейную жизнь и совершенно излишне быть праведниками, достаточно сообща набузукаться поддельной водкой. Вот времена-то!

Когда Башмаков, опоздав, доплелся до работы, Анатолич был уже на месте и сметал снег со старых «Жигулей», загнанных кем-то на стоянку вроде бы на денек да так и не востребованных. Машину надо было перетолкать на другое место, чтобы не мешалась. Это прежде, при коммуняках, на тачке ездили до тех пор, пока она не превращалась в ржавую труху. А теперь в Москве полным-полно по дворам, да и прямо на улицах вдоль тротуара, брошенных автомобилей, скособоченных, со спущенными шинами, пыльных или заснеженных. Их не успевают убирать, как трупы в эпидемию. И это обилие брошенных машин разбередило в башмаковской душе одно детское впечатление.

Ему было лет десять, когда в окрестных дворах на помойках объявились в необычайном количестве протезы. Искусственные кисти напоминали увеличенные до огромных размеров кукольные ладошки с плотно прижатыми друг к другу пальчиками. Но чаще встречались все-таки ножные протезы. Обычно это был простой деревянный конус с выемкой для культи и с черной резиновой насадкой на конце. На такой деревянной конечности в «Острове сокровищ» ковылял одноглазый Сильвер. Но иногда попадались и настоящие протезные ноги, обутые в почти новенькие башмаки. А один пацан из Большого Комсомольского нашел удивительный протез, принадлежавший, видимо, заслуженному инвалиду, потерявшему ногу почти до паха. Это был целый агрегат из металлических хромированных пластинок и желтой кожи. Для культи предназначалось специальное гнездышко, выстланное синей байкой. А в коленном сочленении имелся специальный запорный рычажок, позволявший садиться, сгибая ногу. Удачливый пацан хранил протез дома и выносил только во время междворовых футбольных матчей. По взаимной договоренности пенальти били при помощи протеза, как клюшкой, — в этом был особый хулиганский шик. Так продолжалось до тех пор, пока кто-то из взрослых, возмущенный этим варварством, не отобрал протез.

Но самая памятная находка выпала на долю Башмакова. Низенькая инвалидная тележка на маленьких шинных колесиках напоминала нынешние скейтборды, но была квадратная, примерно пятьдесят на пятьдесят. К тележке крепились широкие брезентовые ремни с пряжками. Олег знал, откуда взялась эта тележка. На ней много лет каталась послевоенная мужская половинка, ездила, отталкиваясь от асфальта деревянными чурочками, зажатыми в мускулистых руках. Половинку звали Витенькой. Малолетний Башмаков часто встречал Витеньку возле пивного ларька на Солянке. Труд Валентинович, ведя сына из детского сада, обязательно по пути останавливался возле ларька, выстаивал очередь, обсуждая со знакомыми мужичками спортивные новости и привычно поражая их уникальными познаниями в области футбола.

Инвалид же всегда подкатывал без очереди и молча протягивал вверх деньги тому, кто уже достиг заветного окошечка, откуда тянуло непередаваемым запахом намокших в пиве соленых сушек. Две сушки, восхитительно подмоченные, Олег непременно получал от отца за соучастие.