со всеми женскими недостатками характера. Мы знали больше, чем здесь. Мы знали всё нехорошее, что делал Распутин, но знали и то небольшое, что было у него хорошего; здесь верили только дурному, не желая знать ничего хорошего. Для нас А. А. Вырубова была его фанатичной религиозной поклонницей, здесь она считалась его любовницей, и только. Да простит меня Анна Александровна за то, что я это говорю, за эту вульгарность, но, не веря ей, я только повторяю, что тогда говорили в столице, что передавалось в провинцию и что с другими слухами и сплетнями подготовило, в конце концов, необходимую для революции атмосферу, или, как говорят французы, «ле климат». Здесь все упрощалось, делалось более понятным, вульгарным, скверным.

Образ жизни Распутина в Петрограде давал право смеяться над всеми этими религиозностями, богомольями по святым местам, над всем иным хорошим. К этому времени Распутин уже совершенно определился как человек последних месяцев своей жизни. Распутин пил и кутил без удержу. Когда домашние в слезах упрашивали его не пить, он лишь безнадежно махал рукою и говорил: «Все равно не запьешь того, что станется. Не зальешь вином того, что будет». Махал рукой и снова пил. Больше, чем когда-либо, он был окружен теперь женщинами всякого сорта. После ареста Мануйлова его уже совершенно никто не сдерживал.

Распутин осмелел, как никогда. Среди своих поклонниц и приятелей он высказывался авторитетно по всем вопросам, волновавшим тогда общество. Годы войны очень развили его политически. Теперь он не только слушал, как бывало, а спорил и указывал. Спекулянты всех родов окружали его. За выбытием поочередно из строя по разным причинам князя Андроникова, Мануйлова, Комиссарова, его политическим осведомителем в этот последний период жизни сделался доктор тибетской медицины Бадмаев. Умный, опытный, старый человек, он знал многое в Петрограде. Но Распутин ему не доверял. Может быть, тут играла роль ревность, как бы он не начал лечить наследника. Бадмаев был очень хороший врач, своеобразный, лечил по способам тибетской медицины и имел большую в Петрограде клиентуру, большую популярность. Совсем же близким человеком к Распутину, к его семье стал услужливый, ловкий, когда-то совсем маленький комиссионер, а теперь разбогатевший при войне делец, еврей Арон Симанович. Он был обязан Распутину излечением сына и был предан старцу, пожалуй, искреннее, чем кто-либо другой. В деле заговора Ржевского он оказал Распутину большую услугу, был выслан Хвостовым, затем возвращен и остался верным при Распутине человеком.

В это же время около Распутина, как при начале его карьеры, появляется окружение из духовных лиц. Но если десять лет тому назад то были хорошие, хотя и не совсем душевно здоровые люди, то теперь к нему приблизились люди духовного звания, но сомнительной нравственности. Сошелся с ним тогда приехавший с Кавказа некий епископ М. Театрально служивший, он копировал отца Иоанна Кронштадтского. Про него говорили много нехорошего, но насколько то было верно, судить не берусь. Совсем тесно сдружился тогда с Распутиным бывший епископ Вятский Исидор. За неподобающее сану поведение он был лишен кафедры. Это был опустившийся, спившийся человек. Он пил с Распутиным.

Оба эти духовных лица часто бывали у Распутина. Для придания себе соответствующей благочестию рамки Распутин ввел их в домик Вырубовой. Анна Александровна, переставшая к этому времени вообще разбираться, с кем она знакомилась по делам и кому протежировала, представила новых духовных друзей императрице. Они сумели произвести хорошее впечатление и поднимали в глазах царицы духовную ценность старца. Архиепископ Варнава и митрополит Питирим как бы закрепляли, санкционировали окончательно эту ценность Распутина.

Атмосфера высокого религиозного настроения окутывала императрицу. Над ней парил старец с его молитвами. Это и обусловливало его влияние. Царица преклонялась перед старцем, как перед Божьим человеком. Всё, что через него, — это от Бога.

«Я всецело верю в мудрость нашего Друга, — пишет царица государю 4 сентября, — ниспосланную ему Богом, чтобы советовать то, что нужно тебе и нашей стране. Он провидит далеко вперед, и поэтому можно положиться на его суждение…»

Три дня спустя царица пишет: «Слушай его — он желает тебе лишь добра, и Бог дал ему больше предвидения, мудрости и проницательности, нежели всем военным вместе. Его любовь к тебе и к России — беспредельна. Бог послал его тебе в помощники и руководители, и он так горячо молится за тебя»…

Распутин же в это время напористей, чем когда-либо, влиял на Вырубову, заставляя ее передавать царице то одно, то другое его мнение.

В такой-то момент Бадмаев принял все меры, чтобы использовать влияние Распутина для назначения Протопопова министром внутренних дел. Протопопов стал видеться с Распутиным, льстил старцу и разыгрывал человека, уверовавшего в его святость. Тактика была совсем иная, чем у Алексея Хвостова. Хвостов шел от кабака, попойки и разврата вместе с «Гришкой», Протопопов же — от мистики, от благочестия, от веры в угодность Богу «Григория Ефимовича». Пусть это было шарлатанство, но оно было более по душе, более понятно для высоких покровителей из Царского Села.

Бадмаев уверял Распутина, что Протопопов полюбил его. Он сам льстил Распутину и играл на его благочестии. Лесть нравилась Распутину. Распутин угадывал в Протопопове несерьезного человека, но он чувствовал, что этот мягкий человек не предаст его, не убьет, как тот «толстяк, разбойник». Вырубову уверяли, что Протопопов сумеет обеспечить Распутину и личную безопасность, и оградить его от нападок Государственной думы. Ведь он там свой человек. Все это Вырубова передавала царице, и царица решила, что Протопопов подходящий человек. А когда Распутин стал стараться за него, как бы благословил выбор именно его, царица решительно встала на сторону Протопопова. И как раньше настойчиво хлопотала она за Хвостова, так же настойчиво начала она советовать государю назначить именно Протопопова. Государю Протопопов понравился при свидании, его советовал и Родзянко, но на пост министра торговли и промышленности, остановил свой выбор на Протопопове.

Петербург волновался, все ждали указа.

Одновременно с хлопотами о Протопопове Бадмаев хлопотал и за своего старого друга и клиента, за генерала Курлова. Еще великий князь Николай Николаевич назначил было его в Ригу, но «общественность» съела его; его отчислили, назначили ревизию, и, хотя ничего дурного не нашли, приходилось доказывать, что он был не прав. Курлов был хорош с Протопоповым: они были однополчане. Ожидаемое назначение Протопопова окрыляло его. Он начал действовать. Он заехал ко мне. Правая нога у него загребала. Видно было, что удар дал последствия. После убийства Столыпина мы с ним не встречались. Приезд его удивил меня. Уселись в кресла. Павел Григорьевич закурил обычную сигару и стал пускать