Клептократы отмывали деньги в таких умопомрачительных масштабах, что было просто невозможно вернуть все похищенное. Даже когда швейцарские банки согласились сотрудничать с правительством Филиппин в поиске денег Маркоса, они смогли вернуть лишь несколько сотен миллионов из состояния, которое могло составлять до 10 миллиардов долларов. В 2013 году орган, отвечавший за возвращение денег, прекратил охоту за ними, объяснив, что издержки этого предприятия привели к «закону убывающей отдачи»[729]. Комиссия по добросовестному управлению смогла получить из сейфа одного из швейцарских банков тиару из бриллиантов и рубинов, но 8 миллионов долларов, за которые ее предполагалось продать, были сущей мелочью по сравнению с деньгами, закачанными в недвижимость, в коммерческие компании и потерянными безвозвратно[730].

Что касается Мобуту, то швейцарские банки обнаружили в своих хранилищах лишь 3 миллиона из 8 миллиардов долларов, которыми он владел по утверждению правительства Кабилы. Один швейцарский политик раскритиковал банки своей страны за «абсурдное поведение»: «Это финансовая империя, и она находится здесь, в Швейцарии»[731]. Возможно, к моменту прихода Кабилы к власти многие миллионы, принадлежавшие Мобуту, уже превратились в инвестиции, взятки, откаты и вознаграждения его верным помощникам[732].

Одно из объяснений политического долгожительства Мобуту — не считая его способности устрашать подчиненных, — это заинтересованность в нем со стороны образованного среднего класса Заира. Критическая масса людей принимала систему как должное и в буквальном смысле была куплена ею. После захвата власти Кабила сказал так: «Кто в этой стране не был мобутистом? Три четверти страны стали таковыми. Мы видели, как все вы танцуете во славу этого монстра»[733]. Еще одно объяснение — realpolitik. Как заметил Ларри Девлин, куратор Мобуту из ЦРУ, «мы нуждались в нем, а он нуждался в нас». Но затем они перестали нуждаться в Мобуту, и после многих лет дружбы и сотрудничества, в начале 1990-х, американские спонсоры бесцеремонно отказались от него. «Я — последняя жертва холодной войны. Урок в том, что моя поддержка американской политики теперь ничего не значит», — не без оснований сетовал Мобуту. Окончание холодной войны подтолкнуло американцев к разрыву с диктаторами-клептократами (а у русских просто не было выбора — их влияние и так уже сошло на нет), но некоторым из них удалось выжить. Недавние оценки награбленного президентом Египта Хосни Мубараком сходятся на сумме в районе 40 миллиардов долларов; с таким состоянием он был бы одним из богатейших людей мира[734]. Мубарака свергли лишь в 2011 году, и неизвестно, какая часть этих денег все еще находится в руках его семьи.

Мобуту же, признанный монстром, возможно, все-таки смеялся последним. В октябре 2013 года, когда случился очередной всплеск ностальгии по этому правителю с большим стажем, было объявлено, что его тело перевезут на родину и перезахоронят. Это, конечно, нельзя назвать посмертной реабилитацией, но, похоже, даже у самых жестоких и бесцеремонных дельцов с их дворцами и «Конкордами» находятся свои почитатели. Некоторые конголезцы уверены: хотя Мобуту и занимался самообогащением, он все же обеспечил им электричество и рабочие места — по крайней мере, в начале своего правления. Дворцовый комплекс Гбадолите заброшен и порос травой, миллионы людей пытаются преодолеть наследие гражданской войны и исторические травмы — но история Мобуту продолжает мучить нацию, чьи богатства он присвоил себе[735].

Великое богатство души — жить умеренно, удовлетворяясь этим.

Лукреций

Это сделал Эхнатон. Это сделал Людовик XIV. Если у вас больше денег, чем вы когда-либо успеете потратить, почему бы не построить город своей мечты? Так поступили на рубеже XXI столетия три лидера стран Персидского залива.

Дубай, Абу-Даби и Катар соревновались за внимание мира. Они стали лидерами в области финансов, транспорта и туризма, а благодаря серии приобретений по всему миру — еще и заметными покупателями и спонсорами спорта и искусства. Они стали важными игроками в вопросах дипломатии и войны. Совсем неплохо для трех полосок земли в пустыне.

В 2000-е годы Дубай стал центром кричащего, показного богатства. Гигантский строительный проект в дюнах притягивал всех — от звезд до бизнесменов, от спортсменов до простых туристов. Из моря поднимались частные искусственные острова; роскошные апартаменты в небоскребах принимали мировую элиту, укрывая ее от простых смертных. Каждое новое здание, каждый новый семизвездочный отель соревновались за звание самого дерзкого и самого высокого. Весь этот проект — задумка шейха Мохаммеда ибн Рашида аль-Мактума, которого также нежно называют «Шейх Мо». Когда приток доходов от нефти уменьшился, ибн Рашид выстроил бизнес-модель, основанную на продаже недвижимости, туризме, судостроении и финансах. До финансового обвала 2008 года Дубай продолжал богатеть. Когда же пузырь лопнул, часть погрязших в долгах иностранцев покинула страну. Тогда Мо отправился на поклон к своему кузену, шейху Халифе — правителю соседнего эмирата Абу-Даби, богатого нефтью и лишь немногим менее скромного в своих претензиях. Впрочем, после этого небольшого отступления Дубай вернулся на свою дорогу экспансии и изобилия.

Амбиции Халифы были не менее грандиозными, хотя его идея состояла в другом. Он запланировал превратить Абу-Даби во всемирный центр искусства и архитектуры, соперничающий с Лондоном, Парижем и Нью-Йорком. Остров Саадият (в переводе «счастье») — один из самых грандиозных культурных проектов в мире, где строятся шикарные здания для новых филиалов Лувра и Музея Гуггенхайма, а также для галерей арабского искусства.

Третий правитель в этом триумвирате — шейх Хамад бен Халифа аль-Тани, эмир Катара, который застолбил место для столь же крохотного государства на карте мира, создав телеканал «Аль-Джазира» и выиграв право на проведение чемпионата мира по футболу 2022 года. Катар еще в большей степени, чем предыдущие две страны, стал ключевым игроком ближневосточной дипломатии, в том числе во время гражданской войны в Сирии.

Эти правители вынесли свои уроки из поражения саудовской королевской семьи и ее модели внезапного обогащения в 1970-е годы. Игровой площадкой для шейхов и их прихлебателей стала Европа, в первую очередь Лондон. Десятилетие демонстративного потребления (вне поля зрения и, вероятно, досягаемости исламских законов) не привело к трансформации экономики. Богатства были разбазарены. Но для шейхов Халифы, Мо и Хамада деньги — это не все, что нужно для счастья. Они родились богатыми, их семьи имеют столько, что даже не в состоянии придумать, как все это потратить. У них были другие амбиции: создать непреходящее наследие для себя и для своих честолюбивых стран. Их государства символизируют триумф глобализированного богатства.