Мама, в прошлое воскресенье я попросил одну местную даму подобрать тебе коническую шляпу-кули. Всего за 200 пиастров. Скоро я тебе её вышлю. Когда получишь, посмотри сквозь неё на солнце: увидишь узоры на бамбуке.

Вчера летал в Фу Лой, собирал материал об одном артиллерийском расчёте. У меня всё в порядке, удача мне не изменяет, мой талисман меня хранит, так что не беспокойтесь. Через полгода буду дома…

С любовью.

Брэд (рядовой)

«Во всех деревнях, в которые мы входили, у наших санитаров дел было по горло. Больные и угрюмые, люди выстраивались очередь и стояли так в абсолютной тишине. Некоторые из них были просто грязные….

Но от грязи появляются вши, от вшей люди чешутся, от расчёсываний появляются незаживающие ранки. Хотя лечение простое. Мыло…»

Лагерь представлял собой мешанину из грязи и палаток, и за пределами расположения, как меня предупредили, было небезопасно. Пушки бухали по окружавшим зелёным горам. В темноте вокруг периметра тут и там вспыхивали мелкие перестрелки — северо-вьетнамские солдаты начинали ночные движения. В 10 часов стали падать 60-мм мины и по лагерю объявили полную светомаскировку. Это не было подготовкой к атаке. Это больше походило на ежедневный отлив и течение войны. Многие месяцы азиаты обстреливали расположение почти каждую ночь, по шесть-восемь снарядов в час, ради беспокойства.

Где-то в час ночи в нашу хижину влетел солдат и поднял с постели лейтенанта.

— Центр управления бригады приказывает слушать рацию, сэр…группа глубинной разведки в беде, — буркнул солдат и растаял в темноте.

Разведчики были в лесу уже больше недели: они следили за полком СВА, действующем в данном районе. Обнаружив полк, они наблюдали за ним с высот и вызывали на желтолицых артиллерию и самолёты.

После первого воздушного удара полк передислоцировался. Разведчики последовали за ним и скорректировали второй удар. Полк снова поменял позицию, но разведчики упорно висели у него на хвосте, даже ночью. Северные вьетнамцы поняли, что за ними наблюдают, и выслали собственные дозоры, чтобы перехватить наших разведчиков.

И вот их обнаружили.

Лейтенант выскочил из спального мешка и включил рацию. Я был рядом. Снаружи лупил муссонный ливень с грозой и ветер так оглушительно хлопал полотнищами палатки, что трудно было разобрать переговоры между центром и группой.

Командир группы капрал Бенсон Пульвер, родом и маленького городка в Южной Каролине, шептал в радио, что бойцы СВА засекли их позицию и готовятся к атаке.

Разведчики закрепились на вершине горы, с которой им открывались все передвижения полка, но сейчас пути отхода были блокированы. Солдаты попали в серьёзную беду. Они знали, что если беда приходит ночью, помощи не жди.

Режим затемнения был всё ещё в силе, и мы с лейтенантом уселись на пол и вслушивались в рацию. Какое-то время слышался только треск статического электричества. Когда треск пропадал, мы слышали, как Пульвер говорит, что косые, обдолбившись опиумом, дуют в горны и прут в гору волна за волной.

Разведчики вызвали огонь артиллерии на себя. Надежды не было. Командир батальона отвечал, что вышлет за ними вертолёт.

Пульвер отверг эту затею.

— Ничего не выйдет, сэр… вертолёт собьют. Похоже, скоро нас всех перестреляют, всё кончено…

Мы услышали пистолетные выстрелы. Пульвер сказал, что азиаты лезут по отвесной скале, чтобы добраться до них.

— Они уже на вершине…вокруг нас…мы в ловушке…они нас атакуют!

Вызвали самолёты. Мы слышали, как падают канистры с напалмом, пытаясь отразить атаку. Артиллерийские снаряды крушили лес меньше чем в 50-ти метрах от позиции разведчиков. Напалм поливал азиатов, но и наши ребята попали под него.

— Всё без толку, мы погибли, они идут. Сэр, не говорите моей жене. Она скоро должна родить, и если…

Снова раздался треск помех.

— …то может потерять его.

В горле у меня пересохло от этих переговоров. Командир батальона всё-таки решил послать два боевых вертолёта на выручку, да ещё один «Хьюи» с прожектором: освещать гору и забрать людей. Он делал всё что мог для спасения ребят от неминуемой смерти.

Вертолёты заставили вьетнамцев-северян биться друг с другом за укрытия. Вертолёты обнаружили группу, сели на вершину, и каким-то чудом все пять человек были подняты на борт в этой дерзкой ночной операции спасения.

Мы с лейтенантом вскочили на ноги, вскинули руки в воздух и вопили от радости!

Шла первая неделя июня; за два дня до этого сержант Темпл отправил меня на Центральное нагорье освещать переселение нескольких горских деревень. Надо было эвакуировать горцев, а их деревни сжечь, потому что они попадали в зону свободного огня, в ничейную зону, подобную ДМЗ на севере.

4-ая пехотная дивизия совместно с правительством Южного Вьетнама отстроила лагерь для этих людей и назвала его Эдап Энанг. Здесь выделялась земля для возделывания, которую горцы должны были поделить между собой, каждой семье давался соломенный дом с жестяной крышей — такой же, в каком они жили раньше.

Операцию можно было сравнить с переселением троглодитов в фешенебельные пригородные районы.

Но здесь была одна маленькая закавыка: неугомонные горцы должны были оставаться в лагере до конца войны, как бы долго она ни продлилась.

На следующий день я вылетел на «Карибу» из Тан Сон Нхута в Плейку, что в 240 милях к северу от Сайгона — там располагался штаб 4-ой дивизии.

На инструктаже в отделе информации 4-ой дивизии мне сказали, что механизированный батальон 2-ой бригады начнёт операцию по переселению через два дня. На вертолёте меня подкинули до передового района бригады. Ночь мне предстояло коротать в палатке информационного отдела с лейтенантом Рассом Саймингтоном и его единственным журналистом — капралом Эдди Берком, молодым всезнайкой, когда-то работавшим на «Нью-Йорк Дейли Ньюс». Но Берк сейчас был в краткосрочном отпуске — отдыхал в Маниле.

Спальный отсек в палатке был плотно завален мешками с песком: это могло нас защитить от прямых попаданий чего бы то ни было. Всю ночь сыпались дождём миномётные снаряды, я не обращал на них почти никакого внимания и, в конце концов, задремал.

За завтраком я столкнулся с одним парнем из нашей учебной роты.

Джерри Солтса было не узнать: его, как и всех нас, изменила война. Я запомнил его по «Тайгерлэнду» балагуром с приятным голосом, всегда имевшим на языке пару шуток и тёплую, как утреннее солнышко, улыбку на лице.

Теперь Солтс не улыбался. Он был серьёзен и хмур, как старый филин, словно с момента нашего расставания в 90-ом батальоне пополнений прошло 20 лет.

Глаза застыли стеклом. Казалось, это совсем другой парень. Шесть месяцев войны сделали его таким. В волосах появилась седина, а раньше он был чистый шатен. Он похудел и выглядел смертельно усталым. На лбу прорезались глубокие морщины, и лицо ничего не выражало.