НЕИЗВЕСТНЫЙ: А я уверен, что вы могли бы быть посговорчивее. Вы же встречались в моем бюро. Так что назначьте МЕ встречу послезавтра на Уденплане, в девять ноль-ноль.

ХУГО: И что будет?

НЕИЗВЕСТНЫЙ: Там увидим. Ваше дело – договориться.

ТЕЛЕФОННЫЙ РАЗГОВОР № 109 (расшифровка)

Кому: Пьер Даниельссон (подозреваемый)

От кого: Хуго Педерсон

Дата: 23 сентября 2006 года

Время: 21.47

ПЬЕР: Приветик.

ХУГО: Привет. Слушай, происходит что-то непонятное. Позвонил адвокат и начал задавать массу вопросов о Матсе.

ПЬЕР: И что? Ответил бы, и всех дел. Это не наша забота, мы ничего не знаем про эти видео. Еще раз: не наша забота.

ХУГО: Но мне это не нравится. Хочет, чтобы я назначил на послезавтра встречу с Матсом на Уденплане. В девять утра. Что нам делать?

ПЬЕР: Нам?

ХУГО: Кончай, Пьерчик. Ты же тоже пользуешься услугами Матса.

ПЬЕР: Да, но контактное лицо не я, а ты. И это ты профукал свой компьютер в самый неподходящий момент. Будто сговорился с фининспекцией. Это благодаря тебе мы были вынуждены занять комп у старика.

ХУГО: Еще раз – кончай! Я же не придумал насчет Уденплана! Еще раз: мне эта затея очень не нравится.

ПЬЕР: думаю, ничего страшного. Нечего об этом думать. Повторяю: не наша забота.

Первое, что она сделала, когда ее освободили, – позвонила Николе. Наверное, надо было бы позвонить папе или маме, или, наконец, Зету – но почему-то показалось самым естественным поговорить с Николой.

– Уже выпустили? – первое, что он спросил, услышав ее голос. Даже не поздоровался.

Но голос радостный. Этого ей и хотелось: чтобы он был очень рад.

– Меня выпустили, – подтвердила она. – И я зла, как собака.

Она и в самом деле была в ярости. Может быть, потребовать возмещения? Или привлечь к суду полицейское управление? Если не все управление, то, по крайней мере, того снюта, который грубо повалил ее на асфальт. Найти журналистов, чтобы описали в красках всю историю. Мы доставили радость всему Стокгольму, и вот что получили в благодарность.

– Фашистские свиньи, – сказала она вслух.

– Расистов полно, – согласился Никола. – Но фашисты? Что ты имеешь в виду?

У Роксаны не было настроения вдаваться в тонкости определения фашизма, тем более, она и сама точно не знала, что это такое. Она просто испытала на себе: в этом мире полно идиотов.

– Слушай, Рокси, тебя выпустили через сутки, – сказал Никола как можно спокойнее. – Надо радоваться. Это значит, ни в чем серьезном они тебя не подозревают.

– Может быть, и нет. Но Зет пока у них. И сумка с деньгами. Не знаю, что теперь делать. Надо бы найти адвоката и пойти в контратаку.

– А тебе назначили адвоката?

Роксана прыснула. Первый раз за последние сутки ей стало весело.

– Нет… я подумала, что ты мог бы быть моим адвокатом. Можешь попробовать?

– С удовольствием с тобой встречусь. Обсудим детали, – он тоже засмеялся. – Но у меня есть пока кое-какие дела.

За спиной у нее громоздился Тэбю-центр – серый и какой-то бесчувственный.

Роксана и в самом деле была зла – как она и сказала Николе. Хотя… это неверное определение – зла, как собака. Он, конечно, прав – надо радоваться, что выпустили. И она была не столько зла, сколько сходила с ума от волнения.

От волнения и страха.

Четверть одиннадцатого утра. Следующий день после их легендарного фестиваля. Ее продержали в полиции ровно двадцать пять часов и двадцать четыре минуты. На выходе ей вручили коричневый бумажный пакет с мобильником и маленьким бумажничком для карточек. Двести тысяч пропущенных звонков и больше семидесяти эсэмэсок – хвалили диджеев, организаторов, благодарили за замечательный праздник, за музыку, за настроение. А кто-то даже написал: за «разлитую в воздухе любовь».

Странно, но в предварилке она спала как бревно – уже давно не удавалось так выспаться. Без сновидений и кошмаров – не мерещились ни сломанные пальцы Зета, ни лица родителей, когда они узнают, чем занимается их дочь. Не просыпалась в поту и с дрожащими руками – от ужаса, какое неподъемное дело они затеяли и не провалятся ли с треском «Сновидения Исаави».

Собственно, Роксана даже не могла вспомнить, когда она в последний раз так выспалась. Наверное, еще до того, как они нашли этот проклятый ящик с кетамином.

Выспалась – что да, то да.

Но страх остался.

Тяжелый, суетливый страх, точно крыса, копошится внутри.

Отдел полиции, где она провела ночь, выглядел, как какое-нибудь бюро путешествий. Или бюро по трудоустройству, только изнутри.

Ничего хорошего. Теперь она знала – ничего хорошего.

Роксана села на автобус – доедет до Центрального вокзала, сядет на голубую линию метро – и домой. Самое меньшее – полтора часа. Тэбю и Акалла – в Стокгольме трудно найти более удаленные районы. И более разные. И более мерзкие.

Стоп. Преувеличение. Неутихающая тревога отравляет все, о чем она ни подумает.

Все время пыталась сообразить – что известно полиции и что она сама им сказала. Допрос продолжался ни много ни мало полтора часа. Ее спрашивали, как ей и Зету удалось получить все разрешения, как они провели расходы и доходы через бухгалтерию, как оплачивали диджеев, рабочих, и прочее, и прочее. Она с ужасом ждала вопросов насчет другого – наверняка кто-то обратил внимание на несметное количество пластиковых пакетиков в мусорных ящиках. И во многих наверняка остались следы порошка.

Но ничего такого не последовало. Вероятно, решили, что ворох наличных в сумке Nike – выручка от проданных билетов.

И главное – не наследила ли она? Сделали все, чтобы не наследить: они с Зетом доставляли кетамин килограммами в коробках из-под чипсов.

Билли всегда таскала в сумочке латексные перчатки – а вдруг придется зайти в какой-нибудь, как она говорила, «зассанный и засранный мужской сортир; и тебе советую»».

Совет оказался универсальным: Роксана за все три дня «Клуба нашей родины» к кетамину не прикоснулась без перчаток ни разу. Не из гигиенических соображений, разумеется. Сработала интуиция – береженого Бог бережет. Она невольно улыбнулась: вспомнила, как заканчивает это выражение Зет: «Береженого Бог бережет – сказала монашка, натягивая на свечку второй презерватив».

И все же: несмотря на более чем спокойный допрос, несмотря на то, что снюты ни разу даже не прикоснулись к теме наркотиков, она не могла унять тревогу. Все вроде бы ничего, но то и дело в груди раздается отвратительный скрип. Как ножом по стеклу: «А если?..» – и сердце проваливается в промежность.