— Хотели, — отозвался он. — Но не успели. Возможно, их также интересовали деньги. Фонд пожертвований монастыря не из бедных. В начале прошлого столетия в него поступили большие средства. Знаете, пожертвования русских иммигрантов из высшего общества. Которые приехали в Данию, спасаясь от революции.

Он почувствовал, что попал в точку. С этого момента он мог ими манипулировать.

— Что было нужно той женщине, инженеру, в башне «Конона»?

— Бывшая подруга. Мне пришлось прибегнуть к ее помощи.

— А вам что там нужно было?

Он устроился на лезвии ножа поудобнее. Необходимо было обеспечить себе помощь Мёрка. И успокоить сидящую перед ним парочку следователей.

— Со мной связались из полицейского департамента Министерства внутренних дел. Потому что я занимался с девочкой. Рутинные вопросы. Я предложил им свою помощь. Надеялся, что это сыграет положительную роль при рассмотрении моего дела.

Их лица ничего не выражали. Но их облегчение было пронзительным.

В какой-то момент он, очевидно, все-таки потерял сознание. Он не заметил, как все изменилось, но помещение стало другим, стены теперь были желтыми, подвижными, текучими.

Он лежал на тонком матрасе. Он слышал тех, кто расспрашивает его, он понимал вопросы, но не видел тех, кто их задает.

Ему было ясно, что он переживает что-то вроде психоза — внутри себя. На фоне волнистых стен возникали человеческие тела со звериными головами, он прекрасно понимал, что покажи такое кому-нибудь другому — человек сразу бы лишился рассудка.

Он отметил, что только молитва возвращает ему какое-то подобие душевного равновесия. Она звучала неизменно — глубокое, музыкальное, безоговорочное принятие отсутствия структуры вокруг него. Молитва — это плот, переправляющий нас целыми и невредимыми через разводы, запои, галлюциногены, допросы с пристрастием, говорят, даже через смерть.

Молитва и любовь. Он подумал о Стине.

Ее нигде не было уже несколько лет, он перепробовал все: угрозы в адрес геодезического управления и шантаж, он обращался в отдел Интерпола, занимающийся пропавшими людьми, к частным детективам, юристам, имеющим международные контакты, он публиковал объявления в крупных европейских газетах — безрезультатно.

Однажды днем он поехал в Хольте, к ее родителям. Была зима, ее отец возился в саду, обрезая фруктовые деревья окулировочным ножом. Некоторое время Каспер стоял, наблюдая за ним. Впитывая его звучание. В чем-то оно напоминало звучание Стине.

— Не стоит излишне сентиментально относиться к любви, — сказал Каспер. — Большая часть того, что люди называют любовью, вполне могла бы состояться и с другим человеком. Я прекрасно понимаю, что в любви присутствует довольно много практических соображений — это нормально. Но чем больше люди подходят друг другу, чем дальше они готовы пойти, тем меньше возможности выбора. Я не могу это объяснить, но это как с моей профессией, я вряд ли мог стать кем-то другим, было лишь несколько других вариантов, а может, и не было вообще никаких. Точно так же было у нас со Стине, это словно представление, его прервали — в самом начале, а ведь на него уже продано двадцать четыре тысячи билетов, на мне лежит ответственность перед зрителями. А зрители — это все те части меня и ее, которые хотят быть вместе, это не только наши внутренние принц и принцесса, это также внутренние калеки, лилипуты, упрямые и непослушные дети. Они затаили дыхание и ждут, потому что знают, что это представление не может остаться недоигранным. Это решено наверху. Где-то за пределами обыкновенной мелочности подписан контракт, я чувствую, что его надо выполнить.

Мужчина распрямился. В глазах у него стояли слезы.

— Я ничем не могу вам помочь, — сказал он.

Каспер поехал к своему отцу. Максимилиан перебрался обратно в их дом в Скодсборге. Вообще-то не следует спешить с возвращением в те места, где вы многое потеряли. Во всех углах звучало эхо Хелене Кроне.

Они сели в гостиной, выходящей окнами на воду, их окружала правильная мебель, правильные картины, правильный вид из окна. К сожалению, материальных предметов недостаточно, что-то должно вдохнуть в них жизнь, кто-то должен дунуть в инструмент.

— Ты всегда держал в тайне множество вещей, — сказал Каспер, — я ничего против этого не имею, мне тоже свойственна некоторая скрытность, но ты молчал обо всем, что касается Стине, я всегда это слышал. Тебе что-то известно о ней, и теперь тебе придется все рассказать.

Максимилиан огляделся по сторонам и не нашел того, чего искал, — пути к отступлению. Вот один из недостатков дорогой, но простой обстановки — окружение не предполагает тайников и отговорок.

— В полиции есть единый реестр, я посмотрел, что там есть на нее. Она провела два года в женской тюрьме в Хорсенсе. За убийство. Мне не удалось узнать подробности.

Он проводил Каспера до дверей.

— Я ничего не могу поделать, — сказал Каспер, — даже если бы она убила и сожрала целую семью, я бы все равно любил ее.

Максимилиан открыл дверь.

— Я тоже, — сказал он.

Отец и сын стояли и смотрели на покрытую снегом лужайку. В их звучании было много общего. Бывает, что какая-то одна нотка одиночества передается от одного поколения к другому.

— И тем не менее надо жить дальше, — сказал Каспер. — Я начинаю настраивать свою душу на встречу с более похожим на медсестру типом. И пусть она даже будет членом Совета по этическим вопросам. И занимается благотворительностью в церковном приходе.

— Если найдешь ее, — отозвался Максимилиан. — И если окажется, что у нее есть мать или старшая сестра, сообщи, пожалуйста, об этом своему отцу.

Баронесса со Странвайен вывела его из психоза. Вернула к действительности, которая была немногим лучше, чем то, откуда он вернулся. Она измерила его пульс. Приподняла его веки и посветила в глаза. Это его отчасти успокоило. Значит, им важно сохранить ему жизнь.

В какой-то момент, ближе к концу, хотя он еще не знал, что скоро все кончится, дознаватели вышли из комнаты. Появилась Вивиан Грозная. Сначала он не видел ее, зрение его сильно ослабло, да и память тоже. Но он узнал ее ля-бемоль мажор. Глубину тональности. Ее сочувствие. Он вспомнил, что Моцарт многое сочинял в театре. Настраиваясь на певцов. А потом создавал произведения, точно соответствующие их тональности. Для нее он бы написал арию о разбитом сердце. В ля-бемоль мажоре.

Он не понимал, как ей удалось сюда попасть. Но если кто и мог к нему проникнуть, так это она.

Он знал, что не может ни о чем спрашивать. Их слушают, словно во время студийной записи. И все-таки он спросил.

— Дети? Стине?

— Они в безопасности.

Она пыталась сохранять невозмутимое выражение лица. Но в ее глазах он мог различить свое собственное отражение. Наверное, он был похож на призрак.