Обезьяна приближалась к Лондону. Она сидела на скамье, в открытом кокпите парусного судна с подветренной стороны, сгорбившись и закрыв глаза, закутанная шерстяным пледом, но даже в такой позе она была так велика, что мужчина, сидевший напротив, казался меньше, чем он был на самом деле.

Для мужчины, в то время известного под именем Балли, остались в жизни лишь два любимых мгновения: когда он подходил к большому городу и когда он снова покидал его, — именно поэтому он сейчас поднялся, подошёл к лееру и застыл, глядя на город, совершив тем самым первую и последнюю за весь рейс ошибку.

Его рассеянность передалась команде. Рулевой переключился на автоматическое управление, матрос пошёл с передней палубы к корме, оба оказались у планширя. Впервые за пять дней эти трое стояли без дела, захваченные созерцанием электрических огней доков, которые, словно светлячки в танце, проплывали мимо судна и исчезали за кормой.

Ночью поднялся ветер. Темза покрылась полосками рваной белой пены, и на яхте, шедшей при прямом попутном ветре, кроме полного грота был поднят ещё и большой фок. Идти под обоими парусами было не вполне безопасно, но Балли надеялся войти в гавань ещё до рассвета.

Похоже, однако, что ничего из этого не выйдет — сейчас ему стало это ясно. В воздухе что-то изменилось: первый свет весеннего утра — словно серый мех, выросший на деревьях. Балли вспомнил об обезьяне и обернулся.

Она открыла глаза и наклонилась вперёд. Одна её рука лежала на приборной доске, на маленьком пульте настройки авторулевого.

Балли всегда помещал животных, которых ему приходилось перевозить, на палубу, поскольку так было больше шансов, что они не умрут от морской болезни, и при таком способе транспортировки у него никогда не возникало особых сложностей. Животное обвязывали спасательным фалом, закутывали одеялами и дважды в сутки вводили сильнодействующий нейролептик по миллиграмму на килограмм веса. Вот так — на одном месте, с притуплённым восприятием окружающего мира — они и пребывали в состоянии дрёмы всё путешествие.

Похоже, такой порядок надо будет поменять, — подумал он, с той скоростью, с которой иногда успеваешь подумать за слишком незначительный для физической реакции промежуток времени.

С отставанием, но совсем с незначительным отставанием от руки обезьяны, авторулевой изменил курс судна всего на несколько фатальных градусов к ветру. Судно неуклюже качнулось на короткой, плоской волне. Потом сделало фордевинд.

В это мгновение обезьяна пристально посмотрела на троих мужчин.

Много лет назад Балли обнаружил, что жизнь состоит из повторений, которые с каждым разом становятся всё более пресными, и в этом вечном неприятном привкусе сам человек не более чем повторение. Он прекрасно понимал, что его тяга к животным, не покидающая его на протяжении всей жизни, каким-то образом связана с тем, что посреди этой привычной отвратительной повторяемости обладание властью над механизмом более низкого порядка, чем ты сам, действует возбуждающе. Впервые его представление о всеобщей неодушевлённости было поставлено под сомнение. Движения обезьяны казались уверенными и хорошо продуманными, но не это было самым страшным. Самым страшным — хотя оно и продолжалось лишь долю секунды, но затронуло всю последующую жизнь Балли — было то, что он увидел в глазах обезьяны.

Для объяснения этого у него не было слов — и ни у кого бы тогда не нашлось. Но в каком-то смысле это было нечто противоположное всему механическому.

Мачта яхты была высотой семнадцать метров, площадь грота — более сорока пяти квадратных метров, а движение поэтому — слишком быстрым, чтобы можно было проследить за ним глазами. Всё, что сознание людей на борту успело зарегистрировать, — это короткий крен и хлопок, похожий на пистолетный выстрел, когда гик разорвал две стальные ванты с левого борта. В следующее мгновение их всех сбросило в Темзу.

Со стенаниями измученного высокой квартирной платой жильца авторулевой сменил галс и выправил курс. С собственной скоростью двенадцать узлов плюс скорость наступающего прилива в два узла судно — носившее название «Ковчег» — продолжило свой путь к Лондону, теперь с обезьяной в качестве единственного пассажира.

Пятнадцать минут спустя яхту впервые вызвали по УКВ. Этот вызов, а также два последующих, остались без ответа и больше не возобновились.

Но на вышке у Дептфорд-Ферри-роуд, за тонированным стеклом поста наблюдения, офицер Речной полиции, отложив микрофон, поднёс к глазам бинокль. Медленно, но неотвратимо приводилась в действие иммунная система города с целью выявления нарушителя правил.

Прямо перед Тауэрским мостом на берегу Пула у самых яхтенных причалов располагается работающий с самого утра ресторанчик, принадлежащий Английскому Королевскому яхт-клубу. В летние месяцы столики выставляют на открытой террасе между Темзой и доками Св. Катарины, и этим утром, хотя было ещё очень рано, в ресторане уже было с десяток посетителей.

Говорят, что Пул — это единственное место, где Темза голубого цвета. Именно здесь бросают якорь королевские парусники. Сюда приезжают дипломаты находящихся в Лондоне посольств, чтобы позавтракать на учебных судах своих стран. Отсюда сентябрьским днём 1866 года сто тысяч человек наблюдали за знаменитой гонкой чайных клиперов «Тайпин» и «Ариэль».

Нечто похожее на тогдашнее ожидание проявилось сейчас на террасе яхт-клуба при появлении «Ковчега». Все присутствующие узнали яхту класса «Океан-71», построенную в Пуле, быстроходный, но при этом классический английский кеч, и по небрежному ходу и отчаянному парусному вооружению они поняли: вот он — капитан старой школы, традиционалист, направляется к пристани без вспомогательного двигателя. Спустя несколько минут над сверкающими стойками на носу судна они смогли разглядеть самого капитана, без штормовки, без тёмных очков, даже без фуражки, всего лишь в невыразительном сером кителе. На террасе стало тихо, все знали, что сейчас произойдёт, поскольку все слышали о том, как это делали великие, бросая якорь в последнее мгновение, с шумом резко спуская все паруса, — и вот спокойно и уверенно, обернувшись вокруг цепи, судно подходит к стенке. Когда «Ковчег» проходил через открытые ворота шлюза, все приготовились аплодировать, кое-кто даже поднял руки — но оказалось, что зря. С апокалиптическим треском ломающейся древесины кеч врезался в крайнюю из причаленных лодок, разрезал её пополам, спровоцировав эффект домино в ряду корпусов из красного и палисандрового дерева.

Никто из посетителей ресторана не успел выйти из столбняка и увидеть, как серый китель соскочил с кокпита и, перепрыгнув через тонущий корпус, прихрамывая, быстро исчез за домом. Но его видели двое других людей. В диспетчерской шлюзов — дежурный компании «Тейлор Вудроу», владеющей и управляющей доками Св. Катарины, опустил бинокль и поднял телефонную трубку. А Джонни, в восточной части дока, бросился бежать.