— Ага, а ещё из-за долгов.

— И ещё из-за долгов, которые, таким образом, этрики и погашают, — согласился с ним сановник. — Но, впрочем, ты ведь пришел сюда поговорить не про тяжкую судьбу рабов и неграждан, правда, Мицан?

— На самом деле почти про нее, — улыбнулся юноша, заметив, как заблестели глаза Ирло Фалавии. Неспешно, допив вино мелкими глоточками, он вытащил из-за пазухи небольшой аккуратный сверток и швырнул на стол чиновнику.

— Что это?

— Купчая на рабов.

— Вижу что купчая, к тому же весьма скверно составленная. Подробнее-то можно?

— Это торговый договор о покупке Домом белой кошки сорока рабынь, привезённых купцом из Ирмакана…

— Каким-каким домом?

— Домом белой кошки. Новый бордель в западной части Фелайты. В общем, нужно оформить сделку по всем правилам: печать там поставить, занести в государственные свитки. Ну всё как надо сделать. Это личная просьба господина Сельтавии, — многозначительно добавил он, слегка понизив голос.

Последние слова прозвучали как могущественное заклинание. Сановник тут же расплылся в услужливой улыбке. Развернув лист пергамента, он пробежался по нему глазами, достал чернильницу и стилус, и несколько раз что-то поправил и переписал. Потом взяв большую печать, он поднял ее над головой, приложил одну руку к сердцу, что то тихо зашептал, а потом опустил её на договор, вжав долго и сильно. Затем, взяв из большой стопки чистый лист пергамента, он что-то переписал, внимательно сверяясь с полученным от Мицана документом.

— Печать о государственном одобрении поставлена, договор поправлен и будет вписан в торговые архивы и регистры. Полагаю, что запись об уплате торговой пошлины…

— Ты тоже, как и всегда, внесешь куда надо, — Мицан вытащил мешочек и кинул его на стол. Приземлившись, он издал характерное металлическое побрякивание, от которого Фалавия ели слышно охнул и облизнул губы.

— Вот она благодарность, о которой я и говорил, Мицан, — заулыбался ещё сильнее сановник. — Воистину общение с тобой неизменно доставляет мне несравненное удовольствие. Прошу тебя, Мицан, передай господину Сельтавии мои наилучшие пожелания и заверения в вечной дружбе и преданности!

— Непременно передам, господин Фалавия, — сказал юноша, забирая со стола купчую.

Господина Сельтавию Мицан не видел ещё ни разу. Не той важности и значения он был человек в иерархии Клятвенников, чтобы общаться с самим теневым правителем Каменного города. И сановник прекрасно это знал, поддерживая игру учтивостей. Да, он был просто посыльным. Мальчиком на побегушках, передававшим свитки, таблички, мешочки, а то и просто устные послания из одного конца города в другой. Но это было пока. Это было временно. И юноша верил, что делает лишь первые шаги на большом пути, который он открыл перед собой собственной смелостью.

Покинув торговую контору, Мицан торопливо пошел в сторону Царского шага, стараясь как можно скорее вернуться в родные ему кварталы.

В Мраморном городе юноше всегда становилось неуютно. Местные жители, особенно в Палатвире, вечно делали вид, что либо его не существует, либо, напротив, косились с нескрываемым пренебрежением и враждебностью. Словно на вылезшую погреться на солнышке крысу. Их охранники и даже рабы то и дело шикали на него и махали руками, чтобы он уступил дорогу господину благородной крови. В Авенкаре было конечно получше. Тут блисы были совсем не редкостью и ходили свободно. Только вот у большинства из них было такое лицо, словно их поймали на краже.

И от вида таких сутулых и суетливых людей, жавшихся к стенам и уступавшим дорогу всяким богатеям, Мицану делалось тошно. Нет, не из-за того, что он и сам всегда был и останется блисом, по этому поводу он не переживал, а потому, что многие люди его сословия стеснялись самих себя. При виде таких скрюченных фигур, юноше хотелось схватив их за горло повалить на эти проклятые чистенькие мостовые, и долго-долго бить ногами, пока вместе с кровью из них не вытечет это раболепство. Да, у них не было права участвовать в политике и занимать важные должности, но они были свободными тайларами. И это был их город.

Миновав Царский Шаг и углубившись в узенькие улицы Кайлава, он почувствовал, как злоба утихает. Тут, среди простых каменных домов, мастерских и лавочек, текла понятная и привычная для него жизнь. Правильная жизнь. Жизнь в которой он уже что-то да значил.

Впрочем, сегодня дорога вела его ещё дальше — в то самое место, где судьба Мицана так стремительно преобразились. В Аравенскую гавань. Миновав ухоженный и зажиточный Кайлав, он пошел между липнувших друг к другу низеньких деревянных и кирпичных домов.

Хотя полдень только миновал и в иных частях Кадифа вовсю кипела жизнь, Аравенны, обычно громкие и суетливые, были пусты. Лишь многочисленные коты, сидевшие на крышах и заборах, или важно выхаживающие по улицам, да гонявшие их стайки бездомных собак, чувствовали себя тут хозяевами.

Многие дома выглядели разграбленными и покинутыми. То и дело на сломанных ставнях и дверях попадалась запекшаяся кровь, а во дворах часто лежали разбросанные вещи и остатки разломанной мебели.

Несколько дней назад тут вспыхнул бунт, а если точнее — разбойничий погром. Вроде как сборщики податей, впервые за добрую дюжину лет, решили навестить местных торговцев, заявившись с целой толпой стражи. Но местные, вместо положенных монет, сунули им ножи под ребра, а меднолобых перебили. Ну а дальше началась буза и местный сброд, почуяв свой счастливый случай, решил пограбить лавки и дома побогаче. Вот только случай на проверку оказался совсем не таким счастливым, как им думалось поначалу: в Аравенны тут же вошли домашние тагмы и устроили бунтарям такое побоище, каких Кадиф со времен восстания Милеков не видал.

На улицах и в тавернах шептались, что погибло не меньше тысячи человек. Причем разные этрики говорили, что перебили много женщин и стариков, а граждане наперебой рассказывали о доблести солдат, которые сокрушили обезумевших чужаков. Иные же и вовсе утверждали, что все было не так и солдаты получили невиданный отпор, понеся большие потери. Ведь на самом деле это был вовсе не бунт отребья из гавани, как теперь говорили глашатаи на площадях, а восстание привезенных на кораблях харвенских невольников, которых якобы освободили местные вулгры. А некоторые и вовсе говорили, что среди солдат бился и сам Лико Тайвиш, да только в последнее Мицан не сильно-то верил — где это видано, чтобы благородненький сам руки марал?

Впрочем, как там было на самом деле — одни боги знали. А вот, что было известно точно, так это то, что для жителей Аравен бунт привел к самым печальным последствиям. И с одним из таких последствий Мицан столкнулся сразу после очередного поворота.

Возле длинного одноэтажного здания, сбитого из посеревших досок, стояли двое солдат из кадифарской домашней тагмы. Возле них вперемешку валялись разбитые амфоры, ящики, раскуроченные сундуки и несколько тел, прикрытых ворохом окровавленных тряпок. Дверь в здание, которое, судя по всему, служило мастерской или складом, была выбита, а изнутри раздавался грохот и отборная ругань. Когда Мицан поравнялся с тагмариями, один из них тут же толкнул товарища в плечо и указал копьем на юношу: