Анжуйскому приходилось не только справляться с женщинами, кидающими камни, и преодолевать фанатичную защиту ларошельцев, но и терпеть непрерывную грызню и склоки среди своих командиров на протяжении суровых зимних месяцев в полевых условиях, а еще — думать о том, что вскоре ему предстоит стать королем Польши. Эта перспектива, пусть и отдаленная, теперь перестала манить его. Таванн безжалостно описал будущее королевство Анжуйского как «пустынное и ничего не стоящее, не такое большое, как говорят, и населенное дикарями». Екатерина же возразила: мол, ясное дело, маршалу «милее его навозные кучи» и продолжала, не останавливаясь ни перед чем, стараться надеть корону на голову обожаемому сыночку, рисуя перед ним самые радужные перспективы. «Поляки высоко цивилизованны и разумны, — писала она, — это доброе, великое королевство, всегда могущее приносить 150 тысяч ливров, с коими вы можете делать, что заблагорассудится». Объясняя, что не согласилась бы разлучиться с ним, кроме как для его же блага, она напомнила сыну: «Я никогда не скрывала своего горячего желания видеть тебя заслуживающим высокой доли и величия, а не держать возле себя… Я не та мать, которая любит своих детей лишь ради их самих. Я люблю тебя, потому что вижу и желаю видеть твои выдающиеся заслуги и достижения». Это последнее замечание было более чем искренним: ни одна мать в истории не старалась так сильно продвигать своих детей, чего бы им это ни стоило.

Не обращая внимания на растущее разочарование Анжуйского, Екатерина сделала все, что могла, в поддержку Жана де Монлюка, епископа Валанского, своего специального посла в Польше, дабы тот продвигал на выборах кандидатуру ее сына. Превосходный дипломат, Монлюк столкнулся с почти неразрешимой проблемой. Он считал Варфоломеевскую ночь «колоссальной ошибкой» и знал, что роль Анжуйского в организации резни была сильно преувеличена его врагом, эрцгерцогом Габсбургским. Лагерь императора выставлял Анжуйского не только фанатиком-убийцей, но и изнеженным, женственным до крайности, ратуя за более воинственного правителя для Польши. В религиозных аспектах поляки проявляли большую терпимость и снисхождение и не позволили бы фанатичному монарху, будь то католик или протестант, нарушать религиозное равновесие. К счастью, остальные кандидаты на польскую корону вообще не проявили большого интереса к Польше, а сами поляки опасались, как бы сильные соседи не подмяли их страну под себя. Это весьма ухудшало перспективы для императорского сына, Эрнста. Король-Габсбург почти наверняка вовлек бы Польшу в войну против турок, не прекращавшуюся Империей. Можно было предсказать с уверенностью, что кандидатуру Ивана Грозного поляки отвергнут, вполне оправданно опасаясь и амбиций царя, и тех способов, коими он их удовлетворял. (Редкостную глупость сотворил бы народ, избрав на свою голову монарха, прозванного Грозным!).

Протестантскими кандидатами были Альберт-Фредерик, герцог Прусский и сын короля Швеции Йохана III, девятилетний Сигизмунд. Протестантские избиратели, однако, были в меньшинстве, так что этим двоим кандидатам надеяться на победу не приходилось.

Карл так же жаждал видеть Анжуйского королем Польши, как и Екатерина, хотя и по другой причине. Мысль о том, что брат отправится в далекую страну, вызывала в короле такой приступ братской щедрости, что он просто ослепил поляков блеском прекрасных перспектив. Среди сладких обещаний было, в частности, выделение средств на строительство польского флота. Карл также обещал, что поможет заключить договор между Польшей и султаном, давнишним другом Франции и традиционным врагом поляков. Он посулил помощь и в случае нападения России. Доходы от герцогства Анжуйского и других владений принца должны были пойти для уплаты польских долгов. Прибыв в Польшу в те дни, когда началась Варфоломеевская бойня, Монлюк провел блестящую кампанию, несмотря на подъем антифранцузской пропаганды. Сорок тысяч дворян собрались 5 апреля 1573 года на равнине Камень к югу от Варшавы на выборы нового короля. Монлюк использовал все уловки, какие только мог придумать, чтобы отложить хотя бы на день свою речь в защиту кандидатуры Анжуйского. Например, он прикинулся больным и выиграл таким образом время, чтобы успеть ознакомиться с высказанными в первый день предложениями имперских послов и подвести под них подкоп.

В своей мастерской речи Монлюк описал древность и блеск рода Генриха Анжуйского, упомянул о старинной дружбе между Францией и Польшей, подчеркнул выдающиеся качества кандидата, остановился на его добродетельности, мудрости и отваге. Французские обещания звонкой монеты, военной и дипломатической помощи были расписаны во всех деталях. В завершение длинной речи Монлюк искусно добавил капельку сентиментальности, заговорив о семейных чувствах, понятных каждому. Генрих должен будет покинуть свой дом и семью во Франции, но здесь он обретет новый дом и семью как отец и король для поляков. Оратора приветствовали оглушительным всплеском энтузиазма. Монлюк позаботился о том, чтобы его речь была записана, переведена на польский и роздана людям. Для того, чтобы продвинуться дальше, он должен был пообещать от лица Анжуйского соблюдать «Pacta Conventa» и «Articuli Henriciani» — документы, которые определяли круг полномочий короля, защищали привилегии дворянства и гарантировали свободу вероисповедания. В конце длинной избирательной кампании, 11 мая 1573 года, крики «Galium! Galium!» возвестили, что Генрих официально выбран королем Польши.

Генрих узнал эту новость 29 мая, когда находился у стен неприступной Ла-Рошель. К этому моменту неудачная осада уже стоила Франции смерти двадцати двух тысяч человек, в том числе и самых выдающихся командиров — маршал де Таванн и герцог д'Омаль были убиты. Утрата Таванна была особенно тяжела для королевы-матери: этот человек служил ей долго и преданно. Солдаты бунтовали, и Анжуйский понимал: его собственная жизнь под угрозой. Новости из Польши, явившиеся вовремя, как театральный «deus ex machina»[55], послужили для французской монархии уважительной причиной, чтобы договориться со строптивыми ларошельцами мирным путем. Было достигнуто решение, позволившее обеим сторонам сохранить честь и достоинство. Булонский эдикт разрешал гугенотам свободу вероисповедания по всему королевству и свободу отправления обрядов в Ла-Рошель, Ниме и Монтобане.

Екатерина была вне себя от радости, получив весть об избрании Анжуйского от своего поляка-карлика Крассовски за час до официального подтверждения. Он предстал перед королевой-матерью, отдал ей глубокий поклон и произнес: «Я явился салютовать матери короля Польши!» Она заплакала от радости и — вполне справедливо — расценила успех сына в отношении польской короны как собственный триумф. Карл разделял ликование матери; покупая голоса избирателей польского короля, он почти опустошил казну, но полагал, что ни один экю не пропал зря. Стремясь поскорее отправить новоиспеченного короля в дорогу, он дал брату разрешение на отъезд 1 июня 1573 года и, чтобы радость была полной, отправил с Генрихом отряд из 4000 гасконцев. Уроженцы Гаскони, области, где были сильны гугеноты, славились как храбрые, но строптивые солдаты и являлись для Карла вечным бельмом в глазу, поскольку отказывались признать его авторитет.

Поначалу Генрих воспринял новости с ликованием. Пусть Польша — неизвестная и отдаленная страна, зато он стал настоящим королем, и по праву. 17 июня делегация польских дворян прибыла в Ла-Рошель, дабы приветствовать нового короля. Спустя девять дней осада была официально снята, тем самым полякам был продемонстрирован наглядный и весьма своевременный пример того, как французы мирятся с мятежными подданными-протестантами. День Анжуйского был теперь заполнен до отказа, и Екатерина, как обычно, вновь взялась за организацию величественных приемов и светских раутов, дабы ее возлюбленное дитя не ударило в грязь лицом.