– Еще можно просто Тед, – встрял Балфур. – Он – хороший приятель Кросби Уэллса.

– В самом деле? – обратился Левенталь к Тауфаре.

– Его лучший друг, – заверил Девлин.

– Ближе брата, – подхватил Балфур.

– Что ж, в таком случае мое дело касается всех вас троих, – отвечал Левенталь.

Бенджамин Левенталь не обладал полномочиями включить Девлина и Тауфаре в число приглашенных на совет в гостинице «Корона». Но, как мы уже отметили, Левенталь, стоило покуситься на его морально-этический кодекс, становился суров и непререкаем, а Чарли Фрост нынче задел его за живое, предположив, что собрание в «Короне» следует ограничить несколькими избранными. Левенталь почувствовал необходимость исправить то, что посчитал этической ошибкой Фроста, и теперь пригласил в «Корону» Тауфаре и Девлина, косвенно выразив тем самым свое недовольство.

– Славно, – кивнул Балфур. – Давай подсаживайся к нам.

Левенталь присел, свел вместе ладони и вполголоса объяснил цель назначенного на вечер собрания. Балфур согласился тотчас же, Тауфаре – мрачно, Коуэлл Девлин – после долгой взвешенной паузы. Капеллан размышлял о дарственной, которую нашел в плите отшельника, а теперь хранил в Библии, между Ветхим Заветом и Новым. Он решил, что возьмет Библию с собой на совещание и предъявит документ, если будет к тому повод и момент окажется подходящим.

* * *

Над трубой Гаскуана курился дым; Мэннеринг постучал, дверь тут же открылась, и хозяин выглянул наружу. Он уже снял форменный пиджак и был одет по-домашнему: в шерстяную фуфайку поверх рубашки. В пальцах он держал только что зажженную сигарету.

– Да? – спросил он.

– Мне достоверно известно, что вам на хранение передана определенная денежная сумма, – начал Дик Мэннеринг. – Это мои деньги, я пришел забрать их.

Обер Гаскуан окинул его взглядом, поднес сигарету к губам, затянулся, выпустил струю дыма под дождь, поверх плеча Мэннеринга.

– А из какого же источника вам это достоверно известно? – мягко осведомился он.

– Мисс Анна Уэдерелл передала через мистера Эдгара Клинча, – объяснил Мэннеринг.

Гаскуан прислонился к дверному косяку:

– И каких же действий мисс Анна Уэдерелл от вас ждет, передав вам эту достоверную информацию через мистера Эдгара Клинча?

– Ты со мной не умничай, – нахмурился Мэннеринг. – Даже думать не смей. Заруби себе на носу – дважды повторять не стану! – умников я не жалую. Она сказала, деньги у тебя под кроватью спрятаны.

Гаскуан пожал плечами:

– Если я и храню Аннино состояние, так делаю это по обещанию и не вижу причин обещание нарушать и передавать деньги другому человеку только потому, что он уверяет, будто это его собственность. Анна со всей определенностью не предупреждала меня о гостях.

– Это мои деньги.

– Как так?

– Это долг, – объяснил Мэннеринг. – Она мне должна.

– Долг – дело частное, – парировал Гаскуан.

– Долг нетрудно сделать достоянием гласности. Как вам понравится, если я пущу слух, будто у вас в доме хранится больше ста фунтов в чистом золоте? Так я вам скажу. К полуночи ваша дверь будет взломана, к рассвету вор окажется в пятидесяти милях отсюда, и завтра к этому часу вы отдадите Богу душу. Да делов-то! У вас тут никаких связей, и живете вы один.

Гаскуан разом помрачнел:

– Я – ответственный хранитель этого золота, и я никому не передам его без разрешения мисс Уэдерелл.

– Я принимаю ваши слова за признание вины, – усмехнулся Мэннеринг.

– А я принимаю ваши слова за доказательство вашей логической непоследовательности, – парировал Гаскуан. – Доброй вам ночи. Если Анне нужны ее деньги, пусть сама за ними зайдет.

Он попытался было закрыть дверь, но Мэннеринг, шагнув вперед и вытянув руку, ему воспрепятствовал.

– Странно, не правда ли? – промолвил он.

– Что странно? – нахмурился Гаскуан.

– Странно, как у самой обыкновенной шлюхи внезапно оказывается достаточно золота, чтобы расплатиться со всеми долгами, – и прячет она всю сумму под кроватью у человека, который в Хокитике прожил так недолго, что едва успел узнать, как ее зовут.

– И в самом деле, чрезвычайно странно.

– Вероятно, мне стоит представиться.

– Я знаю, кто вы такой, – отозвался Гаскуан. – И знаю, на что вы способны.

Мэннеринг расстегнул пальто и продемонстрировал пистолеты:

– А знаете ли вы, что вот это такое? И на что способны эти штуки?

– Конечно, – невозмутимо кивнул Гаскуан. – Это скорострельные капсюльные револьверы, и каждый способен выпустить шесть зарядов аккурат за шесть секунд.

– Вообще-то, семь, – поправил Мэннеринг. – Смит-вессон второго выпуска. Семизарядный. Вот насчет шести секунд вы не ошиблись.

Гаскуан снова затянулся сигаретой.

Мэннеринг, усмехнувшись, накрыл ладонями кобуры:

– Я вынужден просить вас пригласить меня к себе в дом, мистер Гаскуан.

Француз ничего не ответил, но спустя мгновение затушил сигарету о дверной косяк, отшвырнул ее прочь, шагнул в сторону и преувеличенно учтивым жестом поманил Мэннеринга заходить. Мэннеринг обшарил глазами все углы и многозначительно задержал взгляд на Гаскуановой кровати. Едва Гаскуан закрыл за гостем дверь, тот резко обрушился на него:

– Вы, вообще, за кого?

– Не уверен, что вполне понимаю ваш вопрос, – отозвался Гаскуан. – Вы хотите, чтобы я составил для вас список своих друзей?

Мэннеринг обжег его яростным взглядом.

– Вопрос мой таков, – рыкнул он. – Вы – за Анну?

– Да, – кивнул Гаскуан. – До известной степени, понятное дело. – Он опустился в полосатое кресло с подголовником, но гостю сесть не предложил.

Мэннеринг сцепил руки за спиной:

– То есть если бы вы знали, что она во что-то впуталась, вы бы мне не сказали.

– Безусловно, это от ситуации зависит, – отвечал Гаскуан. – «Во что-то впуталась» – это вы о чем?

– Вы врете в ее интересах?

– Я согласился спрятать крупную сумму денег в ее интересах, – поправил Гаскуан. – И храню ее под кроватью. Но об этом вы уже все знаете. Так что, полагаю, ответ мой – «нет».

– А почему вы за нее? До известной степени?

Запястья Гаскуана мягко покоились на подлокотниках кресла: он принял непринужденную позу, точно король на троне. Он объяснил, что заботился об Анне, когда ее две недели назад выпустили из тюрьмы, и с тех пор завоевал ее дружбу. Он жалел девушку – ему казалось, что ею воспользовались во зло, – но он не может сказать, что был с нею как-то особенно близок; он никогда не платил за ее общество. Черное платье, добавил Гаскуан, некогда принадлежало его покойной жене. Он отдал его проститутке из милосердия, поскольку ее «рабочий» наряд оказался безнадежно испорчен во время пребывания в тюрьме. Он совсем не ожидал, что девица, заполучив это платье, вздумает соблюдать траур, и, по правде сказать, остался таким развитием событий несколько разочарован, поскольку видел в Анне весьма завидный образчик прекрасного пола и был бы очень не прочь поразвлечься с нею, как все прочие.