Возле входа, как и почти везде в Париже, росли каштаны. Ближайший уже начал желтеть, намекая, что лето на исходе. Погода, впрочем, с этим спорила, с утра стояла жара, а к вечеру обещали ливень с грозой.

Шофер опустил ящик на тротуар, взглянул вопросительно. Лейхтвейс покачал головой. Сам дотащит, невелик труд. Расплатился, проводил машину взглядом. Все еще не верилось. Жив, свободен и ранец рядом. Что еще «марсианину» надо?

Задумался – и слишком поздно обернулся. Как взвизгнули тормоза, слышал, но внимания не обратил. Мотоциклистов в Столице Мира не меньше, чем иностранцев.

– Помочь, Ко-лья?

На Ренате – кожаная летная куртка, узкие брюки и шлем с привычными «стрекозьими» очками. Рядом – черно-оранжевый мустанг, красавец Harley Davidson VLD 1934 года.

– Смотришься, – оценил он. – А еще очень рад, что ты жива и на свободе. Честно!

Раскосая, улыбнувшись, шагнула ближе, дотронулась пальцем до его груди.

– Будем считать, поверила. А чтобы тебе и дальше не огорчаться, сообщаю, что записка с твоими координатами завтра попадет к моему шефу, если, конечно, не вернусь. И для ясности. Нашла я тебя, Ко-лья, просто. Вчера в Ле-Бурже были соревнования планеристов. Народу собралось немного, но меня ты не заметил. Сел в автобус, а я – на мотоцикл. Проводила до угла, а потом заглянула к портье, твой номер – 26-й на втором этаже. И оцени, это знаю только я. Пока…

Подошла к ящику, положила ладонь на фанерный верх.

– То, что я думаю? У меня сегодня счастливый день!

Вновь подошла ближе, погладила по щеке.

– Мне бы тебя ненавидеть, Николай Таубе, но я – человек незлопамятный. Сейчас мы оттащим ранец в твой номер, а потом ты сходишь в ресторан за коньяком. Отметим!

Он невольно оглянулся по сторонам. Не слишком людно, но все равно увидят. Белый день вокруг.

– Нет-нет, – рассмеялась РЕволюция, НАука, Труд. – Второй раз не выйдет, не надейся.

* * *

Когда он принес коньяк, Рената, сбросив куртку, уже расположилась на кровати. Пепельница на одеяле, сигарета в зубах. Взглянув на бутылку, прищурилась, кивнула одобрительно.

– А ты не жадный, Ко-лья. Это обнадеживает. Наливай!

Рюмок не было, обошлись стаканами. Девушка пила медленно, со вкусом, время от времени затягиваясь сигаретой и жмурясь от удовольствия. Переигрывала, но Лейхтвейс решил не мешать. Обнадеживало то, что раскосая пришла одна, а не с группой хмурых плечистых парней. Значит, у нее свой интерес.

Ящик с ранцем посреди комнаты, на ковре. Таубе, словно ненароком, подошел ближе, взялся за фанерную крышку.

– Придушишь меня и улетишь, – кивнула Рената. – Или с собой заберешь и станешь каждый день отрезать от меня по кусочку. Не выйдет, Ко-лья, я тебе прострелю колено и вызову ребят из посольства. А если полиция появится раньше, скажу, что ты – убийца адмирала Грандидье.

Допила коньяк, поставила стакан на тумбочку.

– А теперь жду твоих предложений. Деньги и аппарат и так мои. Что еще?

Лейхтвейс пожал плечами.

– Операция в Москве, покушение на Сталина, все подробности. Их пока знают два человека. Первому, кто сообщит, заплатят больше.

Девушка встала, подошла ближе.

– Умный! Ты мне все расскажешь, и я стану носителем одного из главных секретов Рейха…

Улыбнулась, вновь погладила по щеке.

– …И меня, такую опасную, вывернут до донышка и запрут в камере лет на двадцать. Нет, Таубе, не пойдет.

Он усмехнулся в ответ, присел в кресло, с удовольствием потянулся.

– Поздно! Считай, уже рассказал. Так и доложу всем – твоему шефу, Канарису, Генриху Гиммлеру. Убить ты меня не сможешь, я, когда из ресторана возвращался, предупредил портье. Твоей головой сыграют в кегли – на гильотине. Это Франция, а не Рейх.

Рената поджала губы.

– Счет 1:1. Тогда предлагаю я… Нет, вначале кое-что расскажу. Я, конечно, не с Клеменции и летаю не с двенадцати лет, но все остальное – правда. Училась у Оршич-старшей, думала, как и ты попасть в диверсанты, однако начальство рассудило иначе, направило в Абвер-III, в контрразведку. Чем мы занимаемся, знаешь на собственном опыте. После того, что ты устроил, было большое разбирательство. Альберта ты убил, и расхлебывать пришлось мне. То, что избили, изнасиловали – ладно…

– Т-ты что? – его передернуло. – Мы же не на войне!

– Потрошение везде одинаково, Ко-лья. Или тебе не объясняли, как ломают женщину на допросах? Три дня в госпитале, дюжина уколов, а тем парням – выговор в приказе за излишнее рвение. А потом началось главное. От службы отстранили и перевели сюда – помощником атташе по культуре. Вся черная работа на мне, и никаких перспектив, к тому же мой шеф – редкая сволочь и кобель драный.

Лейхтвейс задумался.

– То есть, за поимку предателя Николаса Таубе наградят не тебя, а кобеля, и ты решила попытать счастья. С налету не вышло, поэтому предлагаешь сотрудничество. Так?

Рената, плеснув коньяк на донышко стакана, выпила залпом.

– Только не задавайся, Ко-лья, на одной ниточке висим. Но если ты, такой красивый, пойдешь навстречу, мне есть что предложить.

Подступила совсем близко, скользнула ладонью под рубашку, взглянула искоса.

– Уже испугался? Нет, Ко-лья, соблазнять такого, как ты, себе дороже. Раз переспишь, а потом придется месяц извиняться. Так что проявляй инициативу сам, если есть охота.

Отступила на шаг, посмотрела в глаза.

– Сейчас будет 2:1. Готов? Тогда слушай, скромный и влюбленный. Я знаю, как связаться с Вероникой Оршич.

3

Девушка в темном платье и в модной серой шляпке уходила по набережной Вальми. Между стеной и парапетом – каменная дорожка, ведущая вниз. Точно как в Матере, на улице с пещерами вместо домов. Вниз, вниз, вниз… Девушка уходила, ни разу не обернувшись, и ничего уже не изменить, не переиграть заново.

– Мне ничего не нужно от вас, синьор Руффо. У меня есть отчим, который меня любит, жених, которого люблю я, и мир, к которому успела привыкнуть. Когда-то мне был нужен отец, очень, очень давно. Где вы тогда были, синьор Руффо?

Дочь уходила. Поговорили только пять минут, вернее, говорила она, Стелла Руффо ди Скалетта, а князь слушал, даже не пытаясь перебить. За все приходит расплата, даже за самое лучшее, что сделал. А еще за то, что сделать не сумел. Его благие намерения – серые каменные плиты – устилали путь, по которому уходила последняя из рода, его кровь, его надежда.

– Вас не было, когда я росла, когда болела, когда впервые пошла в школу. Вы не рассказывали мне сказки перед сном и не проверяли домашних заданий. Мама говорила, что вы хороший человек, только непутевый, и я вас жалела, синьор Руффо, хотя и не понимала этого слова. И на похороны мамы вы не приехали. А ведь она погибла, потому что пыталась вам помочь.