— Она мне этого никогда не рассказывала, — говорю я и понимаю, что просто никогда не давала ей такой возможности.

Теперь я удивляюсь себе: как можно было настолько неправильно воспринимать то, что происходило? Я жалею, что мамы сейчас нет рядом, чтобы я могла все уладить.

Волна эмоций переполняет мое сердце, и я начинаю всхлипывать.

— Я знаю, детка, я все знаю…

Ева гладит меня по голове, как когда-то в детстве, а потом обнимает и плачет вместе со мной.

Она остается со мной два часа, пока Патрик бродит между столовой и моей палатой: с одной стороны, он хочет дать нам возможность побыть вместе, а с другой — опасается, как бы я не переутомилась.

Ева оставляет меня с пачкой журналов, которые я точно читать не буду, и обещает приехать, как только я вернусь в свой коттедж, — доктор сказал, что это произойдет через день-два.

Патрик сжимает мою ладонь.

— Йестин пришлет пару ребят с фермы, чтобы они привели коттедж в порядок, — говорит он, — а еще они поменяют замок, чтобы ты точно знала, что ключ есть только у тебя.

Должно быть, он видит беспокойство в моих глазах.

— Они там все поправят, — говорит он, — и все будет так, будто ничего не случилось.

Нет, думаю я, так уже никогда не будет.

Но я сжимаю руку Патрика в ответ и вижу в его глазах лишь искренность и доброту. Думаю, несмотря ни на что, я смогла бы жить с этим человеком. И жизнь эта может быть хорошей.

Вечера стали длиннее, и Пенфач снова вернулся в свой естественный ритм жизни, нарушаемый только летним наплывом отдыхающих, рвущихся к морю. В воздухе витают ароматы крема для загара и морской соли, а колокольчик над дверью деревенского магазина, похоже, вообще не затихает. Парк трейлеров, блестя свежей краской, с магазинными полками, забитыми основными товарами для отпускников, открывает новый сезон.

Туристам местечковые скандалы не интересны, а энтузиазм пустых пересудов коренных жителей, к моему немалому облегчению, быстро тает. Ко времени, когда ночи снова начинают удлиняться, сплетни угасают, не подпитываясь свежей информацией и встречая решительный отпор со стороны Бетан и Йестина, которые считают своим личным делом поставить на место любого, кто утверждает, что знает, что там произошло. Уже очень скоро свернута последняя палатка, продано последнее детское ведерко с лопаткой, съедено последнее мороженое — и все забыто. Там, где совсем недавно меня встречали лишь закрытые двери и осуждение, я теперь нахожу теплый прием и распростертые объятия.

Верный своему слову, Йестин действительно привел коттедж в порядок. Он сменил замок, поставил новые окна, закрасил граффити на деревянной двери и ликвидировал все следы того, что там случилось. И хотя мне никогда не удастся стереть ту ночь из памяти, я по-прежнему хочу оставаться здесь, на высоком скалистом обрыве, где нет ничего, кроме свиста ветра. Я счастлива в этом коттедже и не позволю Иену разрушить и эту часть моей жизни тоже.

Я беру поводок Боу, и он нетерпеливо топчется у двери, пока я надеваю пальто, чтобы вывести его на последнюю прогулку перед сном. Я до сих пор не могу заставить себя оставлять дверь незапертой, но когда я дома, то уже не запираю ее на засов и не подскакиваю на месте, если Бетан заходит без стука.

Патрик частенько остается у меня, хотя, заметив мою случающуюся время от времени настоятельную тягу к одиночеству еще до того, как я сама это осознала, он периодически уезжает к себе в Порт-Эллис, оставляя меня наедине со своими мыслями.

Я смотрю вниз на залив, для которого наступило время прилива. Пляж испещрен следами людей и собак, а также чаек, которые бросаются вниз, чтобы достать из песка морских червей. Уже поздно, и никого нет на прибрежной тропе, идущей по вершине скалистого обрыва, где недавно установленные перила напоминают гуляющим об опасности подходить слишком близко к краю. Я вдруг испытываю приступ одиночества. И мне очень хочется, чтобы сегодня вечером Патрик приехал.

Волны разбиваются о берег, прилив накатывает на песок белую пену, которая пузырится и исчезает, когда волна отступает назад, к морю. Каждая последующая волна продвигается уже чуть дальше, на несколько секунд оставляя за собой гладкую полоску блестящего песка, пока не накатит следующая, заполнив освободившееся пространство. Я уже разворачиваюсь, чтобы уйти, когда замечаю какие-то очертания на песке. Через миг это исчезает. Море смыло надпись, хоть я вообще не уверена, что действительно видела ее там. Закатное солнце отражается в волнах, и темный влажный песок поблескивает в его лучах. Я мотаю головой и поворачиваюсь к коттеджу, но что-то удерживает меня. Я возвращаюсь к обрыву и подхожу к самому его краю, чтобы взглянуть вниз, на пляж.

Там ничего нет.

Я плотнее запахиваю пальто — мне вдруг становится холодно. Это просто видение. На песке ничего не написано, нет там никаких жирных прямых букв. Все это не здесь. Я не могла видеть там свое имя.

ДЖЕННИФЕР

Море не останавливается ни на минуту. Новая волна наплывает на отметины на песке, и вот они уже ушли. Пока продолжается прилив, чайка делает последний на сегодня круг над заливом, и солнце опускается за горизонт.

А затем наступает темнота.

Я начала свою подготовку в качестве полицейского в 1999 году, а 2000-м меня направили в Оксфорд. В декабре того же года в районе Блэкберд-лейс-эстейт под колесами машины, угнанной, чтобы просто покататься, погиб девятилетний мальчик. Следствие по делу о непредумышленном убийстве длилось четыре года, и за это время полицией было проведено обширное расследование. Мои первые годы на службе в полиции проходили на фоне следствия по этому делу, и когда через три года я перешла в ОКР, то все еще продолжала рассылать по нему запросы и наводить справки.

Было обещано значительное вознаграждение, равно как и амнистия, пассажиру той машины, если он поможет выявить водителя. Однако, несмотря на несколько арестов, обвинение никому предъявлено не было.

Последствия этого преступления произвели на меня сильное впечатление. Как мог водитель того «Воксхолла Астра» спокойно жить после того, что сделал? Как пассажир мог молчать об этом? Как могла мать погибшего ребенка вновь прийти в себя после такой чудовищной потери? Я была зачарована докладами о звонках, поступавших после каждого ежегодного обращения к общественности в день трагедии, и усердием полиции, тщательно просеивавшей всю поступающую информацию в надежде найти недостающее звено.

Через много, лет, когда умер мой собственный сын (при совершенно других обстоятельствах), я смогла на себе почувствовать, как эмоции могут затуманивать здравые суждения и влиять на поведение. Горе и чувство вины — очень сильные чувства, и я начала раздумывать над тем, как они могут влиять на двух женщин, по-разному вовлеченных в один и тот же трагический инцидент. Результатом стал роман «Личный мотив».