— В шкатулке с твоим паспортом, — неожиданно говорит Патрик, — я видел детскую игрушку. — Он умолкает, так и не оформив свой вопрос в слова.

— Она принадлежала моему сыну, — говорю я, — Бену. Я была в ужасе, когда забеременела. Я думала, что это приведет Иена в ярость, но он был в восторге. Он сказал, что это все изменит, и я была уверена, что он сожалел, что так обходился со мной, хотя он мне этого никогда не говорил. Я думала, что ребенок может стать для нас поворотным пунктом, что он заставит Иена понять, что мы могли бы быть счастливы вместе. Как настоящая семья.

— Но этого не произошло.

— Нет, — говорю я, — не произошло. Поначалу он меня буквально на руках носил. Был ужасно внимателен ко мне, все время говорил, что я должна есть, а чего не должна. Но по мере того, как рос мой живот, он отстранялся все дальше и дальше. Казалось, он ненавидит мою беременность, даже возмущен ею. Когда я была на седьмом месяце, то случайно прижгла утюгом его рубашку, когда гладила ее. Глупо с моей стороны… Я пошла ответить на телефонный звонок и отвлеклась, а когда заметила, было уже поздно… Иен был в бешенстве. Он сильно ударил меня кулаком в живот, и у меня началось кровотечение.

Патрик съезжает на обочину и выключает мотор. Я смотрю на пустырь у дороги. Мусорный бак переполнен, и ветер носит выброшенную обертку продуктов.

— Иен вызвал скорую. Сказал им, что я упала. Думаю, никто ему не поверил, но что они могли сделать? К моменту, когда мы доехали до больницы, кровотечение прекратилось, но еще до УЗИ я знала, что ребенок умер. Я это чувствовала. Они предложили мне кесарево, но я не хотела, чтобы его извлекали из меня таким образом. Я хотела его родить.

Патрик протягивает руку, но я не могу сейчас прикасаться к нему, и рука беспомощно опускается на сиденье.

— Они дали мне лекарство, чтобы искусственно вызвать роды, и я ждала своей очереди в палате вместе с другими женщинами. Мы прошли через это вместе: первые схватки, энтонокс[18], проверки акушерок и врачей. Единственная разница заключалась в том, что мой ребенок был уже мертв. Когда меня наконец повезли на каталке в родзал, женщина с соседней койки помахала мне рукой и пожелала удачи. Во время родов Иен был рядом, и хотя я ненавидела его за то, что он сделал, тужась, я держала его руку, а потом позволила поцеловать себя в лоб, потому что никого другого, кроме него, у меня не было. Думать я могла только о том, что если бы я тогда не прижгла утюгом рубашку, то Бен был бы сейчас жив.

Меня начинает трясти, и я зажимаю ладони между коленями, чтобы унять дрожь. Еще много недель после того, как Бен умер, тело пыталось обмануть меня, чтобы я думала, что я мама. Молоко жгло мне соски, и когда я стояла под душем и массировала грудь, чтобы снять это давление, от горячей воды исходил сладковатый запах материнского молока. Я как-то раз подняла глаза и увидела, что за мной через дверь ванной следит Иен. Живот мой был еще округлым после беременности, кожа обвисшая и растянутая. На опухшей груди проступали голубые вены, а по телу тонкой струйкой стекало молоко. Прежде чем он отвернулся, я заметила на его лице отвращение.

Я пыталась поговорить с ним о Бене. Всего один раз, когда боль от потери была такой сильной, что я едва могла переставлять ноги. Мне нужно было поделиться своим горем с кем-то — хоть с кем-нибудь! — а к тому времени у меня уже не было никого, с кем можно было поговорить. Но он прервал меня на полуслове. «Этого не было, — сказал он. — Того ребенка никогда не существовало». Может, Бен и не дышал еще, но он жил. Жил во мне, потреблял мой кислород и ел мою пищу — он был частью меня. Но я больше никогда о нем не говорила.

Я не могу смотреть на Патрика. Но раз уж начала, я не могу остановиться, и слова сами вырываются из меня наружу.

— Когда он родился, наступила ужасающая тишина. Кто-то вслух произнес время, и они передали его мне так осторожно, будто боялись причинить ему боль. А потом они оставили нас наедине. Я лежала там, казалось, целую вечность, смотрела на его личико, его реснички, его губки. Я гладила крохотную ладошку и представляла, как он хватает меня за палец… Но в конце концов они пришли и забрали его у меня. Я кричала и хваталась за него, пока они не дали мне что-то успокоительное. Но я не заснула, потому что знала: когда я проснусь, я снова останусь одна…

Когда я заканчиваю, то смотрю на Патрика и вижу слезы в его глазах. Я хочу сказать, что все хорошо, что я в порядке, но сама начинаю плакать. Так мы и сидим в машине на обочине, прижавшись друг к другу, пока солнце не начинает закатываться. А потом мы едем домой.

Патрик оставляет машину у парка трейлеров и идет со мной по тропинке к коттеджу. Плата внесена до конца месяца, но я замедляю шаг: в голове звучат слова Йестина, и я вновь слышу его раздражение, когда он велел мне уезжать.

— Я звонил ему, — говорит Патрик, читая мои мысли, — и все объяснил.

Он мягок и заботлив со мной, как будто я пациент, выздоравливающий после долгой болезни. Держа его за руку, я чувствую себя в безопасности.

— Съездишь, чтобы привезти Боу? — спрашиваю я, когда мы доходим до коттеджа.

— Если хочешь.

Я киваю.

— Я просто хочу, чтобы все опять стало нормально.

Сказав это, я вдруг осознаю, что не очень понимаю, в чем заключается эта нормальность.

Патрик задергивает занавески и готовит мне чай, а потом, убедившись, что я согрета и устроена, тихонько целует меня в губы и уходит. Я смотрю на вехи своей жизни здесь, у залива: фотографии, ракушки, собачья миска для воды на полу в кухне. Здесь я в большей степени чувствую себя дома, чем когда-либо раньше в Бристоле.

Поддавшись импульсу, я протягиваю руку к выключателю настольной лампы. Это единственный свет внизу, и от него вся комната купается в теплом абрикосовом сиянии. Я выключаю лампу и погружаюсь в темноту. Я жду, но сердце продолжает биться ровно, ладони у меня сухие, по спине не бегут мурашки. Я улыбаюсь. Я больше не боюсь.

48

— А адрес точно правильный?

Рей задал этот вопрос Стампи, но при этом обвел взглядом комнату. В течение двух часов после выхода из Суда Короны он собрал для задержания группу по поддержанию общественного порядка, а Стампи тем временем подключил местную информационную службу к поиску адреса Иена Петерсена.

— Точно, босс, — сказал Стампи. — В регистре избирателей указан адрес Альберкомб-террас, 72, и наши из КИЦ[19]перепроверили это по реестру АЛВТС[20]. Пару месяцев назад Петерсен заработал три штрафных балла за превышение скорости, и права ему возвращали именно по этому адресу.