Элизабет и Мосси провели вдвоем весь август.

– Мне не хочется жить в доме, где пищит ребенок, поэтому я решила навестить тебя в нынешнем году, – сказала Джулия Эшли.

Элизабет была рада тетушке, хотя Джулия была все так же язвительна. Элизабет охотно распорола крохотные фланелевые распашонки и перешила их так, как того требовала Джулия. Она даже пыталась говорить по-французски за чаем, но тетушка остановила ее, заявив, что словарь племянницы недостаточен, а произношение оскорбляет культуру, породившую Монтеня и Мольера. Джулия заставляла племянницу совершать вместе с ней ежедневную пятимильную прогулку.

– Ты станешь рыхлой, как пудинг, если будешь до появления младенца валяться в гамаке. Как это понравится твоему Аполлону?

Сначала Элизабет жаловалась, что у нее болят ноги, потом стала с нетерпением ждать прогулок. Лукас не разрешал ей плавать, но допускал, что прогулки полезны. В сентябре он вернулся домой и стал сопровождать ее после отъезда Джулии. Элизабет опиралась на его руку, любовалась золотистыми волосами, которые ерошил соленый ветер, и шум прибоя казался ей музыкой.

В кукольный домик они вернулись в октябре.

– Мне надо усердно трудиться, чтобы все подготовить к появлению маленького Лукаса, – сказала счастливая Элизабет. – Скоро беременность станет заметна, и я не смогу ходить по лавкам.

Последний раз она появилась на публике в неделю скачек, на рыцарском турнире. Джона Купера не было видно – еще с прошлого года он не жил дома. Лукас без труда стал победителем. Под всеобщие аплодисменты он увенчал свою супругу гирляндой цветов. Элизабет слышала, как дамы вполголоса восхищаются ее мужем, и в самом деле чувствовала себя королевой любви и красоты.

В ноябре они вдвоем с Лукасом отпраздновали ее девятнадцатилетие. Все ее родственники и друзья были на похоронах Эммы Энсон. Элизабет не могла пойти на кладбище. Она была уже на седьмом месяце беременности.

– Кемпер, сказал же я вам, что поеду непременно сегодня. Я не могу больше слушать дела.

– Да, господин судья. Но тут особый случай. Стюарт яростно взглянул на робкого молодого адвоката:

– Похороны моей кузины – вот особый случай. Остальное может подождать.

Мистер Кемпер продолжал настаивать, что было против обыкновения:

– Судья Трэдд, хотя бы два слова…

– Даю вам две минуты.

Выслушав первую фразу, Стюарт снял с вешалки судейское платье и вдел руки в рукава. О похоронах Эммы Энсон он почти забыл.

Истцом выступал мистер Альберт Когер – от имени своей внучки Генриетты. Мистер Когер был маленький сухонький старичок, с гладкими седыми волосами, зачесанными под парик. Ему было семьдесят девять лет, но по дряхлому виду можно было дать и все сто. Его внучка была невысокой хрупкой девушкой лет девятнадцати. Но выглядела она двенадцатилетней. Семья Когеров судилась со штатом Южная Каролина за возвращение ста одиннадцати тысяч акров земли, которая была конфискована за неуплату налогов.

– Мой клиент не признал самозваное правительство, которое осуществляло власть в штате в восемьсот семьдесят третьем году. Именно в этом году земля была конфискована. Он утверждает, что правительство было незаконным; следовательно, оно не имело права облагать налогами граждан штата, завоеванного силой оружия.

Стюарт взглянул на тщедушного старичка. Лицо мистера Когера было багровым, он дрожал от ярости. Стюарт по себе знал силу этого чувства. Правительство периода Реконструкции следует объявить незаконным и все его акты аннулировать. Стюарт был согласен с мнением истца.

– Сэр, – сказал он, – вы изложили суду интересную и смелую точку зрения. К несчастью, я не вправе решить дело в вашу пользу, чего бы мне от всей души хотелось. Рассудок подсказывает мне, что вы, вероятней всего, проиграете. Но я буду счастлив действовать от вашего имени. – Стюарт поклонился в сторону скамьи. – И от имени вашей внучки.

Генриетта Когер сделала реверанс.

В тот же день Стюарт поездом поехал в Колумбию. Вопрос касался политики, а не юриспруденции. Еще по пути домой он подвез Когеров к пансиону, где они жили. Мистер Когер был слишком слаб для длительных прогулок, хотя наотрез отказывался от помощи.

Стюарту следовало бы посоветоваться с Джошуа Энсоном, прежде чем убеждать губернатора, но он полагал, что мистер Энсон занят проблемами, возникшими в связи с кончиной жены.

Стюарт не знал, что его престарелый кузен не в состоянии заниматься делами. Джошуа Энсон пребывал в отчаянье. Продолжительная болезнь Эммы отняла все его силы, однако, ухаживая за ней, он не понимал, что супруга должна умереть. И даже когда она умерла, он был не в силах принять это.

– Он словно покинутое дитя, – сказала Люси Пинкни спустя две недели после похорон. – Блуждает по огромному пустому дому, не находя себе места. Можно подумать, он ищет ее. На него жалко смотреть.

– Могу ли я чем-нибудь помочь? Кузен Джошуа был для меня опорой в дни тяжелейших испытаний. Я люблю его, как отца.

Люси коснулась рукой его щеки:

– Не ты ему поможешь, Пинкни, а я. Мы переедем на Шарлотт-стрит.

Пинкни поймал ее руку.

– Нет! – сказал он и сжал руку Люси так, что у нее хрустнули суставы.

Опомнившись, Пинкни разжал пальцы и поцеловал руку Люси:

– Что я делаю? Прости меня.

Люси уверила его, что ей ничуточки не больно. Пинкни сказал, что не должен создавать для нее дополнительных трудностей. Лицо его побледнело от внезапной муки.

– Ради Бога, – воскликнула Люси, – ну хоть один раз не будь таким честным и благородным! Лучше бы ты ненавидел меня за то, что я уезжаю, и Эндрю – за то, что он живет и я до сих пор не свободна, миссис Эмму – за то, что она умерла, и мистера Джошуа, который нуждается во мне больше, чем ты. Будь человечней, Пинкни. Тогда и я смогу быть человечной.

Пинкни притянул ее к себе, и они в отчаянии прижались друг к другу.

– Поцелуй меня, Пинкни, – шепнула Люси.

– Я не смею. Позволь мне только обнять тебя. Люси высвободилась из его объятий.

– Это пытка, – сказала она. Слова ее прозвучали жалобно. – Нам надо соображать, что мы делаем.

Прежде они встречались каждый день, ужиная в компании Эндрю-младшего. Это было жалкой заменой вечеров на веранде при лунном свете прошлым летом. Тем не менее они могли проводить вместе хотя бы час, забывая о мире реальности, разделявшей их. Теперь они теряли все.

Пинкни в тысячный раз ощутил, как несправедливо, что он не может позаботиться о Люси, сделать ее жизнь легче, доставить хоть немного радости. Люси, как всегда, беспокоилась, что с замужеством Элизабет он остался совершенно один. Пинкни убеждал ее взять хотя бы немного денег, если уж она отказывается от его прямого покровительства.