гамаке меж двух королевских пальм, на ней был тот блестящий черный купальник, в котором я видел ее на барбекю у Ноаха почти год назад. Широкополая шляпа, щеголеватые очки, ноги смазаны маслом, открытые части живота загорели. Она раскачивалась, и с нею раскачивался весь мир: то лицо ее стерто светом, то его вновь видно, пальма заслоняет солнце.

– Ари Иден неожиданно решил нанести мне визит? – Она закрыла книгу, “Прекрасные и проклятые”[286], чуть выпрямилась. Тягучие лучи солнца жгли мне глаза. – Какая удача.

– Милорд, у меня есть новости для вас[287].

Нежно звонили колокольчики на цитрусовых деревьях, растущих во дворе.

– Вы с Кайлой обручились? Купили собаку и дом?

Я подумал, не приписать ли слабости или нехватке самоуважения мою способность пропускать мимо ушей такие вспышки обыденной жестокости – а может, извращенному желанию сдаться на милость Софии? Но отогнал эту мысль.

– Смешно.

Она раскачивалась, ее лицо то показывалось, то скрывалось из виду, то возвращалось в тень, то врывалось в ослепительный свет: вот передо мной девушка, чей сумрак пронизан блеском, и тут же – девушка, чью прелесть туманит отчаяние. Гипнотический транс – из света в тень, из тени в свет. Я видел, что хотел увидеть, я видел, чем я владел.

– Я поторопилась?

– Да.

– Извини. Хочешь выпить? Я позову Норму.

– Нет, спасибо.

Я направился было за шезлонгом, но София остановила меня:

– Тут есть место. – Она подвинулась в гамаке. Я опустился рядом с ней, запутался в сетке; левая нога Софии неожиданно накрыла мою. – Ну так что, все в порядке? – уточнила она, помолчав.

Я смотрел на джакузи, из которого в белый переливной бассейн ниспадала вода, на шезлонги, парящие над мелководьем, на белые бегонии, лилово-голубой барвинок и светло-розовые зефирантесы в саду. Быть может, это, помимо прочих значимых вещей, и есть кратчайший путь к счастью, подумал я, чувствуя близость Софии, – богатство, праздность, красота. Меня охватил зуд.

– Просто отлично.

– Впервые слышу, чтобы ты с такой радостью отзывался о чем-либо. – София придвинулась ближе, повернулась ко мне лицом. – Расскажи.

– Я поступил в университет.

Она уставилась на свой ноготь, покрытый свежим нежно-розовым лаком.

– В какой-то из местных?

– Ближе к тебе.

– На Северо-Восточном побережье? Или в самом Нью-Йорке?

– В Нью-Джерси.

– Ты решил поиграть в угадайку? Окей. Значит, Ратгерский?

– Нет.

– Сетон-Холл?

– Что?

– Не знаю. Университет Фарли Дикинсона? По-моему, я перечислила все варианты.

– Один пропустила.

– Ты меня озадачил.

– Принстон.

– Твой университет в Принстоне?

– Ну хватит, Соф.

У нее вытянулось лицо:

– Шутишь.

– Очевидно, нет.

– Принстон?

– Принстон.

– Но как… – Она ошеломленно замолчала, неестественно моргнула. – Я не совсем… что на это сказала Баллинджер?

– Потеряла дар речи. Позвала меня зайти сфотографироваться с нею. Как будешь в школе, увидишь. На снимке она стоит разинув рот.

– Даже не верится, – ответила София, – Ари, я… – Она прильнула ко мне, поцеловала медленно и долго. Я судорожно вздохнул.

– Все ради тебя, – тихо признался я. – Я хотел этого ради тебя.

Она была на мне, гамак опасно раскачивался. Мы тяжело дышали.

– Дома никого нет, только Норма.

Мир вращался вокруг нас, пальмы танцевали на ветру, солнце заливало нас плавленым золотом.

– Точно?

– Гамлет, ты идиот. Идем. – Она взяла меня за руку и повела в дом.

* * *

Эван позвонил лишь за три дня до выписки. Передал через Ноаха, чтобы мы заехали к нему.

– Он позвонил тебе? – оскорбленно уточнил Оливер. – То есть у этого говнюка все-таки есть телефон?

Ноах пожал плечами:

– Попросил нас срочно приехать.

– Срочно? – удивился Амир. – Зачем?

– Он сказал, это важная часть его программы, – пояснил Ноах. – Прежде чем его выпустят – или как это называется? – в общем, сочтут, что он окончательно выздоровел, изменился, он должен формально помириться с теми, кому причинил зло.

– Нам он ничего не сделал. – Оливер покосился на меня.

– Он очень просил, чтобы приехали все. – Ноах покраснел, оттого что Оливер поставил меня в неловкое положение. – И я считаю, нам надо поехать. В знак солидарности, понимаете? Он выйдет оттуда с легким сердцем и будет жить по-новому, зная, что никто на него не держит зла.

– Хорошо, – согласился Амир. – Я готов помочь ему вернуться к нормальной жизни.

Ноах повернулся ко мне.

– Нет уж, – машинально выпалил я. – На меня не рассчитывайте.

– Чувак, – сказал Ноах, – Ари, ладно тебе…

Я подумал, что Эван собирает нас всех для того лишь, чтобы рассказать о случившемся в зале суда. А вдруг рабби Блум ошибается?

– Мне не нравится эта затея. – Я представил, с каким отвращением посмотрит на меня Ноах, если узнает, как я обошелся с Эваном.

– Видишь ли, – не сдавался Ноах, – он очень просил, чтобы я привез тебя, даже если ты будешь отказываться. В порядке личного одолжения, так он сказал.

– Плевал я на его просьбы.

– Еще он велел передать тебе, чтобы ты не обращал внимания на то, что тебе скажет Сократ, и напомнить, что рано или поздно вам с ним все равно придется увидеться.

– Сократ?

Ноах пожал плечами:

– Понятия не имею, что это значит. Наверное, ваша очередная странная философская шуточка?

Если я откажусь ехать, то лишь отсрочу нашу встречу, причем максимум на три дня. Если Эван решил предъявить мне претензии, какая разница, где это произойдет. У него свои планы, нравится мне это или нет.

Мы поехали на запад по шоссе 595, сверху вниз, равнодушно глядя на лиловый закат. Реабилитационный центр находился минутах в сорока и походил на бутик-отель. В центре круглой подъездной дорожки был фонтан. Фойе оформлено со вкусом: вольтеровские кресла, хрустальные люстры, несколько картин с парусными яхтами. Большой телевизор показывал без звука местные новости: репортер рассказывал о траектории шторма, который надвигается на нас вдоль побережья.

– А тут не так уж плохо, – оглядевшись, произнес Амир. – Я ожидал чего-то более… спартанского?

– Да, когда придет моя очередь, я, пожалуй, тут приживусь. – Оливер перекинул ноги через подлокотник кресла. – Как думаете, здесь есть бар возле бассейна?

Эван занимал угловую комнатку на четвертом этаже. Выглядел он почти как прежде, разве что подстрижен и выбрит. Щеки его чуть запали, но в целом лицо не осунулось. Посередине комнатки стояла аккуратно застеленная односпальная кровать, тут же два шкафчика красного дерева, в углу деревянный письменный стол. На тумбочке возле кровати – стопка книг: Витгенштейн, Шопенгауэр, Хайдеггер. В единственное окно сочился слабый свет. В комнате не было прямых углов. Эван сел на кровать. Мы обступили его.

Эван поймал мой взгляд:

– Иден. Спасибо, что приехал.

– Рад тебя видеть. – Я стремительно отвернулся.

– Он сильно сопротивлялся? – спросил Эван у Ноаха.

Ноах добродушно рассмеялся:

– Вообще не сопротивлялся.

– Так что у