если бы не эта хворь, давно бы я на Алтае был, в горах, — помолчал, перевел дыхание. — Может, и Степана бы разыскал. Помните, приходил я тогда к вам, ночью… переполошил, наверно, вас и перепугал до смерти? Вот с тех пор я и не видел Степана, не смог добраться до того места, где он меня ждал… Попал в лапы карателей. Убежал. И снова попал. Оказался в бийской тюрьме, а потом и в эшелоне… А теперь вот… эта болезнь.

— Кто знает, может, эта болезнь и спасла вас, — успокоила его Таня. — Нет худа без добра.

— Может, и спасла, — согласился он. — Если бы не заболел — не оказался бы в больнице и не встретил бы вас… Это правда.

— Вот видите! — коротко улыбнулась она. — А вы жалеете… Не устали? — вдруг спросила, резко повернув разговор. — Теперь уже недалеко. Вон за тем переулком — и наш дом.

— Да я не устал, не беспокойтесь… С вами, Татьяна Николаевна, я и на край света дойду! — неловко пошутил и смутился, выказав невольно этой шуткой истинные свои чувства. Она опять улыбнулась, взглянув на него:

— А вы, оказывается, поэт.

— Какой там поэт, — вздохнул Павел. — Правду говорю. Теперь мне, Татьяна Николаевна, уже ничего не страшно. Мне теперь кажется, что я трижды с того света воротился…

— Значит, жить после этого будете долго, — сказала Таня. — Долго и хорошо.

— Согласен. Только чтоб и вы были рядом… И чтоб вам было тоже хорошо. Всегда.

Она с той же грустной улыбкой посмотрела на него:

— Господи, если бы это было возможно!..

34

Ранним июльским утром, когда огородниковский отряд находился в Шубинке, дозорные остановили при въезде в село двух мужиков на подводе. Один из них, алтаец, лет сорока, сухой и весь черный, как осенний гриб, сидя в передке и держа вожжи в руках, правил лошадью, а другой — солидный, толстоплечий бородач, восседал позади на охапке свежескошенной травы, с еще неувядшими головками клевера…

— Кто такие? Куда путь держите? — спросили дозорные. Бородач глянул из-под густых ползучих бровей и ответил важно:

— Мне к поручику Залесскому. Вот бумага сопроводительная, — дотронулся рукой до кармана, бумагу, однако, не показал. — Полковник Хмелевский самолично подписал.

Дозорные переглянулись.

— А зачем тебе к поручику?

— Стало быть, надо, коли говорю, — ответил бородач. Держался он слишком, пожалуй, смело и самоуверенно. — Ваше дело проводить, а не задавать лишних вопросов.

Дозорные снова переглянулись.

— Ладно, — сказал один из них. — Проводим тебя к поручику. — И, усевшись на телегу рядом с алтайцем, не проронившим за это время ни единого слова, легонько подтолкнул его в плечо. — Поехали.

Подле штаба, который размещался в доме Лубянкина остановились. И дозорный, велев подождать, пошел доложить. Задержался недолго. Вернулся и позвал:

— Ходи. Поручик ждет тебя…

Бородач, озираясь, вошел в дом, увидел сидевшего за столом человека, плечистого, в выгоревшей до белизны гимнастерке без погон, остановился в нерешительности — вид сидевшего за столом чем-то его насторожил.

— Проходи, чего остановился, — проговорил тот, не поднимая головы. — С каким делом пожаловал?

Бородач крякнул смущенно:

— Мне к поручику Залесскому… самолично.

— Ну, я и есть поручик… Что надо?

— Поручик, а без погон… — усомнился бородач.

— Старые износились, а новых еще не завели. Интенданты хреновые у нас. Ладно, не будем время терять. Выкладывай, что у тебя.

Бородач, поколебавшись, достал бумагу, приблизился и — делать нечего — протянул, но в какой-то миг отдернул руку, словно ожегся, однако сидевший за столом перехватил ее и положил перед собою.

— Так, — поднял голову наконец и посмотрел на стоявшего в двух шагах от него и зорко следившего за каждым его движением бородача. Тот был ни жив ни мертв.

Лицо побледнело, потом вспыхнуло так, что мочки ушей просвечивали.

— Огородников? — растерянно отступил. — А я гляжу…

— И я тоже гляжу, — с усмешкой сказал Степан. — Вот и свиделись, Илья Лукьяныч Барышев. Или не рад встрече со своим односельчанином? Та-ак, — глянул в бумагу, лежавшую перед ним, — значит, приехал получать контрибуцию с шубинских мужиков. Не менее тридцати голов скота, как тут указано, — снова глянул в бумагу. — Надеялся на поддержку поручика Залесского… Правильно я понял?

Барышев растерялся вконец:

— Полковник Хмелевский обещал возместить затраты…

— Это какие же такие затраты? — поинтересовался Огородников. — Уж не те ли, которым щедро пользовался штабс-капитан Сатунин? И чем это, скажи на милость, провинились перед тобой безменовские и шубинские мужики? — поднялся и вышел из-за стола, остановился напротив Барышева, который, поняв безвыходность своего положения, беспокойно заморгал, заюлил глазами. Огородников усмехнулся. — Удивляюсь, такой хитроумный хозяин, все небось рассчитал на десять лет вперед, а тут просчитался и так по-дурацки влип… Как же это, Илья Лукьяныч? — жестко и прямо смотрел на Барышева. — Контрибуцию приехал собирать… Мало за свою жизнь обирал, грабил, напоследок еще раз решил пройтись? Это мужики должны взять с тебя контрибуцию. За все, что перетерпели от тебя, за все свои убытки, за пролитую кровь…

— Ничьей крови я не проливал, — вскинулся Барышев, но не было в нем прежней спеси и самоуверенности.

— Врешь! — оборвал его Огородников. — А Михей Кулагин, которого насмерть забили на твоих глазах и по твоей указке? А Татьяна Николаевна, светлейшей души человек, которую по твоей же указке забрал Сатунин и надругался… Врешь, Барышев, все это на твоей совести! А мои родители, отец с матерью, сожженные заживо, — разве дело не твоих рук?…

— Отца твоего и матку я не трогал… — слабо защищался Барышев.

— Нет, Барышев, за все тебе придется ответить. За все!

— Вы что же… судить меня собираетесь?

— А ты как думал?

— Прав таких не имеете.

— Имеем. Име-ем, Илья Лукьяныч! И не только судить, но без суда и следствия — по законам военного времени…

— Это произвол.

— Считай, как хочешь. Все. Уведите арестованного! — крикнул в дверь. И постоял посреди комнаты, глядя вслед Барышеву, тяжело и медленно шагнувшему через порог.

Потом и сам вышел на крыльцо. Вздохнул глубоко, облегченно. Подошел Чеботарев, посмеивается:

— Вот это гость так гость пожаловал! А что делать с алтайцем?

— С каким алтайцем? — не понял Огородников.

— Который с Барышевым приехал, работник его новый.

— Работник? Ну, так отпустите его на все четыре, — подумав, сказал.

— А он уходить не желает. Мне, говорит, мал-мало тоже воевать за Советскую власть хочется. Бодыйка Тудуев говорит, меткий стрелок…

Огородников сошел с крыльца, остановился.

— Ну, так и зачислите его в отряд, если он сам изъявляет желание. Тем более что явился он не с пустыми руками, а на собственном коне.

— Конь-то барышевский, — хитро прищурился Чеботарев.

— Был барышевский, а