— И Чуйский тракт оставим открытым для колчаковцев, — добавил Акимов. — Этого нам никто не простит.

— Чуйский тракт и без того открытый, — возразил Огородников. — Держать его под контролем у нас пока сил не хватает.

— Пока не хватает, — согласился Третьяк. — Сегодня не хватает, а завтра положение должно измениться. Зачем же вы меня комиссаром по организации повстанческой армии избрали? Чтобы я вместе с вами явился к Мамонтову… на готовенькое? Примите нас, мы — хорошие…

— Все это так, — как будто согласился, но не избавился полностью от сомнений Огородников. — Конечно так. Но если бы мы соединились со степной армией, мы бы тем самым ускорили наступление на Горный Алтай, разве нет в этом тактической выгоды?

Третьяк внимательно посмотрел на него:

— Тактическая выгода, товарищ Огородников, в том, как мне думается, чтобы не извне ждать помощи, а изнутри взорвать колчаковские тылы… своими силами. Тогда наступление пойдет не с одной стороны, а с двух, а то и со всех четырех сторон. Есть разница?

— Разница конечно, есть…

— Нам надо иметь свой фронт, свою армию. Горную армию, если хотите. В том наша тактическая выгода.

— Такую армию нам бы сегодня, — задумчиво сказал Огородников. — Чтобы не бояться открытых встреч с врагами. Конечно, вы правы, — окончательно согласился, — идти нам сейчас к Мамонтову не с чем…

Отряд, растянувшись по узкой крутой дороге, по которой телеги едва-едва проходили, цепляясь втулками за каменные выступы, выплеснулся наконец на ровную неширокую поляну. Слева текла речка, справа остались горы, а впереди чернел лес, сквозь чащу которого проглядывали вдали рассыпавшиеся, как отара овец, деревенские дома…

— Что за селение? — спросил Третьяк.

— Камышенка, — тотчас ответил Акимов, подъезжая вплотную. — А дальше, по ходу нашего движения, будет Паутово, левее останется Лютаево…

Третьяк улыбнулся:

— А ты и вправду, товарищ Акимов, знаешь Алтай наизусть.

— Так я же бывал здесь не раз — белку мы тут промышляли с отцом.

— И много ее тут, белки?

— Тьма. И соболь водится… — Он быстро и цепко оглядел с ног до головы словно литую, крепкую фигуру Третьяка и улыбнулся. — Вот добудем парочку-другую и сошьем вам отличный малахай. И шубу сошьем, — добавил, заметив, что легкое драповое пальто узковато в плечах Третьяку, да и сделано, как говориться, на рыбьем меху — продувает его, должно быть, насквозь, как решето.

— Шуба — это хорошо, — согласился Третьяк. — Нам бы сейчас сотни две кожушков не помешали… Ну что, командир, — повернулся к Огородникову, — идем на Камышенку?

— Надо бы прежде разведать, чтобы не напороться на засаду.

Послали разведчиков, и те, минут через двадцать вернувшись, доложили, что в Камышенке тихо. Слишком даже тихо. Когда отряд вошел в деревню и остановился на небольшой площади подле сборни, Третьяк подивился той настораживающей, необычной тишине. Собаки и те не лаяли, попрятались, как видно, не желая себя выдавать… Посовещались командиры и решили собрать людей. Человек десять верховых мигом обскакали деревню. И вскоре камышенцы потянулись один за другим к сборне. Подходили, останавливались чуть поодаль, поглядывая не без опаски на верховых — нынче не знаешь, с какой стороны беда нагрянет… Третьяк удивился тому, что собрались почти одни старики.

— А где же ваша молодежь? — поинтересовался он. — Не видно что-то.

— Дык нету… откель ей взяться? — ответил стоявший впереди и ближе всех высокий седобородый старик, в подвязанном цветной опояской зипуне. — Нонеча, по военному-то времени, по домам сидят старые да малые… Кха-кха! — покашлял сдержанно, в кулак, пряча глаза под густыми нависшими бровями.

— Где же они, если не дома? — спросил Третьяк. Но старик был осторожен:

— А кто их знает… время военное. Кха-кха…

— Поймите, товарищи, — продолжал Третьяк, не добившись ясного ответа, — сегодня, когда борьба с врагами Советской власти идет не на жизнь, а на смерть, Отсиживаться в кустах невозможно. Сегодня из двух одно. Либо они нас, либо мы их — другого исхода нет и не может быть! Неужто вам это не понятно?

— Понятно. Очень даже понятно, — ответил опять седобородый и, чуть наклонившись и скособочившись, похлопал себя рукой пониже спины. — Вот этим самым местом пришлось понять, чуйствие спытать… По сю пору ни сесть, ни лечь. Кха-кха… Советская власть, говоришь, а где она?

Третьяк держался спокойно.

— Советская власть в наших руках. И он нас — всех вместе — зависит дальнейшая ее судьба. Так что без вашей поддержки, товарищи, без ваших рук полного успеха не добиться. Такое дело.

— Дык поддержим… коли Советская власть образуется.

— Выходит, помогать вы намерены только тогда, когда Советская власть победит? — не выдержал, вмешался Огородников. — А как же она победит, если вы, мужики, помочь ей не желаете? Или вам больше подходит старый режим?…

— Старый режим нам ни к чему. Вам легко рассуждать, — обиженно сказал другой старик, сдергивая зачем-то с головы мятый вылинявший картуз. — Вам чего: ноги в руки — и айда! А нам тут оставаться, жить… Лонись вон тоже горлопанили, горлопанили, сбили мужиков с панталыку… да и были таковы. А нам шкурой своей пришлось расплачиваться. Поперва Сатунин явился, учинил кзекуцию, сек всех подряд, не разбираясь, а посля Кайгородов с каракорумцами нагрянул…

— Боитесь за собственную шкуру?

— Боимся! А как же… Шкура у нас одна, спустят — другой не дадут.

— Правильно. И мы вас хорошо понимаем, — сказал Третьяк. — Но и вы поймите: Советскую власть никто нам не блюдечке не преподнесет, за нее надо драться с оружием в руках.

— Наше дело стариковское, мы свое отвоевали…

— Однакоче будя, старики! — вмешался вдруг седобородый, круто повернув разговор. — Правильно говорит командир: негоже отсиживаться. Чего там! — махнул рукой и повернулся к Третьяку. — Поможем. Чем богаты — тем и рады. Кха-кха… А нащет молодых скажу: недалеко они тут в горах да по уреминам ховаются, потому как не желают служить Колчаку. Так что будет у вас пополнение, — пообещал твердо.

Решили сделать в Камышенке передышку. Расквартировались. Выставили усиленные дозоры. И вскоре по всей деревне задымили бани. Такое в последнее время не часто удавалось, и партизаны радовались, как дети, этому случаю.

Третьяк, Огородников и Акимов отправились в первый жар. Нахлестывали друг друга пахучим березовым веником, покрякивая и постанывая от удовольствия. Казалось, каждая косточка прогревается и отмякает в густом и жгучем пару…

— А что, Иван Яковлевич, — смеялся Огородников, — в Америке, поди, нету таких бань, как у нас в Сибири?

— Нету, нету, язви их… — смеялся в ответ и Третьяк, скатываясь с полка. Акимов залюбовался могучей его фигурой — отпустила же природа человеку такую стать и силу! Илья Муромец — да и