Пламя металось по христианским кварталам города, раздуваемое ветром и подпитываемое керосином, который подливали в огонь турки. Трещала и лопалась черепица. Со звоном кололись и бились окна. Рушились кровли домов, поднимая снопы искр. Христианское население в панике, стеная и крича от ужаса, бежало в городской порт.

* * *

Маленький Анастасий проснулся от громких криков и выстрелов возле их дома. Старая бабушка лишь успела стащить его еще сонного с постели и затолкать под кровать. Строго-настрого запретила ему вылезать из-под кровати или плакать, что бы ни случилось. Испуганный Анастасий зажал рот ладонями, кивал головой. Мальчик слышал, как стреляли, видел, как бабушка упала на пол и долго вздрагивала. Потом он слышал, как истошно кричала мама, зовя отца. Но отец не приходил на помощь. Как мог, Анастасий подглядывал из-под кровати. Он видел, что злые, которые ворвались к ним в дом, что-то делали с мамой на пустой соседней кровати, где обычно спали сестры. Они стянули ей ремнем руки над головой, били по лицу, зажимали рот ладонями, насильно раздирали ноги в разные стороны.

Перепуганный до смерти мальчик долго ждал под кроватью, когда уйдут злые. Наконец они ушли. Но в доме запахло чем-то едким, серым, и стало трудно дышать. В сумерках смрадного черного дыма, расползавшегося по комнатам, Анастасий выполз и встал на ноги. Бабушка недвижимо лежала ничком. Мальчик попытался растолкать ее, но под ней расплылась лужа крови, и та не подавала признаков жизни. Лицо мамы, что лежала на кровати сестер, тоже было все в крови. На ее шее видны были большие синие пятна. Глаза вылезли из орбит. Ноги ее были раскинуты, а юбки задраны. Мама тоже не отвечала на слезные вопросы и просьбы сына. Наконец дышать стало вообще невозможно, и огонь, пробив стекла, ворвался в окна, охватил стены. Анастасий выбежал на порог дома и тут в ужасе увидел отца. Тот лежал у порога с разбитой головой и открытыми, остановившимися глазами смотрел куда-то вверх. Мальчик понял, что отца звать бесполезно, и стал со слезами звать сестер. Те не отзывались.

Вдруг он увидел, как во дворе их дома появились двое мужчин, одетых, как и все злые. Но что-то отличало этих от всех остальных. Наверное, у них не было злости в глазах. Увидев мальчика, они начали о чем-то горячо спорить. Они говорили на каком-то неведомом мальчику певучем языке, совсем не похожем на тот резкий и булькающий, на котором говорили злые. Один, что пониже, тянул другого за рукав вон со двора, но первый, что был выше ростом, сопротивлялся. Когда он подошел к Анастасию, то мальчик увидел, что он похож на его дядю. Высокий перекрестился, как и все греки, и, взяв на руки, стал успокаивать и гладить по голове. Затем поставил Анастасия на ноги, снял с него крестик и повел за собой. Мальчик не сопротивлялся и пошел за высоким, почувствовав, что эти не причинят ему зла.

* * *

Али напрасно боялся, что турецкие солдаты, увидев их с греческим ребенком, помешают им вывести его из города и выльют на них свою ненависть. Но турки сами гнали, тащили, вели в лагерь сотни связанных армянских и греческих юношей, девушек и детей. Один молодой и рослый турецкий солдат под восторженные и одобрительные возгласы своих соплеменников нес на плече связанную юную гречанку и самодовольно улыбался. Так всегда делали их предки во время разграбления христианских городов много столетий назад и много веков подряд. Древнюю традицию турок угонять детей и молодежь завоеванных народов в рабство не смог переломить даже Кемаль. Лагерь был полон юными пленниками и пленницами. Многих из них действительно ожидали обращение в ислам и подневольная жизнь в турецкой семье где-нибудь в отдаленной, горной провинции в Анатолии. Оттуда почти невозможно было убежать, не зная дорог и местности. Но многих пленников турецкие солдаты во избежание хлопот все ж предпочитали продать за большие деньги их родственникам или соотечественникам в порту Смирны.

– Вспомни, Али, как ты сам рассказывал мне о том, что случилось с твоей семьей еще в начале войны. Как бы ты выжил, если бы твой хозяин Юлдузбай не пожалел тебя, не накормил, не привез к себе домой? – уговаривал Кирилл.

– Да, биле такое. Но потом он меня пастух держаль. Овцы пас, голодный биль, драный ходиль, – соглашался, но и сопротивлялся Али.

– Да мы этого мальчика домой не повезем и овец пасти не заставим. Завтра отведем его в порт и отдадим его своим, – говорил Изгнанников.

И Али согласился с ним. На следующий день они действительно пошли в порт и повели с собой мальчика. Там Кирилл подвел ребенка к перепуганным греческим женщинам. Гречанки увидели, как он надел на мальчика крестик, перекрестил его и жестами показал, что женщины могут забрать его. Те испуганно пытались дать понять, что у них нет денег. Кирилл отрицательным жестом показал, что не просит платы. Те, кланяясь, приняли ребенка и повели к себе.

Кирилл облегченно вздохнул и оглядел акваторию порта. Там под британскими и французскими флагами безмолвно и безучастно, дымя трубами, наведя жерла орудий на город, стояли боевые корабли союзников по Антанте. Изгнанников сжал правый кулак и погрозил в сторону холодных, железных чудовищ, а затем плюнул в их сторону.

* * *

Город был полностью сожжен, в пожаре погибли сотни домов, 24 церкви, 28 школ, здания банков, консульств, больницы. Количество убитых, по данным разных источников, колеблется от 60 тысяч до 260 тысяч. Согласно подсчетам исследователя Р. Руммеля, средняя цифра погибших во время резни составляет 183 тысячи греков и 12 тысяч армян. По подсчетам Жиля Милтона, в Смирне погибло 100 тысяч человек мирного населения. Эрнест Хемингуэй, бывший в это время корреспондентом американской газеты в Европе, описал свои впечатления об ужасах, увиденных им тогда, в рассказе «В порту Смирны».

Сам Кемаль, конечно, обвинял в сожжении города греков и армян, а также лично митрополита Смирнского Хризостома, погибшего мученической смертью в первый же день вступления турок в Смирну. Командующий Нуреддин-паша выдал тогда митрополита турецкой толпе, которая умертвила его после жестоких истязаний. Уже потом Греческая Церковь причислила мученика к лику святых.

Пытаясь хоть как-то оправдаться перед мировым сообществом, Кемаль 17 сентября направил министру иностранных дел телеграмму, которая предлагала следующую версию: город был подожжен греками и армянами, которых к тому побуждал митрополит Хризостом, утверждавший, что сожжение города – религиозный долг христиан. Турки же делали все для его спасения. Те же слова Кемаль высказал французскому адмиралу Дюменилю:

«Мы знаем, что существовал заговор. Мы даже обнаружили у женщин-армянок все необходимое для поджога… Перед нашим прибытием в город в храмах призывали к священному долгу – поджечь город».

Французская журналистка Берта Жорж-Голи, освещавшая ход военных действий, находясь в турецком лагере, и прибывшая в Измир уже после завершения трагических событий, писала: «Кажется достоверным, что, когда турецкие солдаты убедились в собственной беспомощности и видели, как пламя поглощает один дом за другим, их охватила безумная ярость и они разгромили армянский квартал, откуда, по их словам, появились первые поджигатели».