– Что он сделал плохого? – спросила Королева.

«Ничего плохого он не сделал. Но и хорошего не успел», – подумал Пряхин. – Он прибыл в Нукутск как на сафари». Конечно, губернатор пытался вникнуть в дела и заботы края, много ездил, встречался с людьми, но, чтобы адаптироваться, вжиться, нужно было время. К сожалению, судьба ему такой возможности не дала. Ушел сам и вместе с собой забрал еще троих, хотя первоначально сообщалось о пяти погибших. За пятого пассажира, скорее всего, приняли обгоревшую тушу медведя, которую приехавшие спасатели пытались оттащить в сторону.

Пряхин хотел было повторить Королевой то, что когда-то говорил на телевидении Анне Шнайдер. Но зачем? Жанна Андреевна слышала это, но ничего не запомнила. К чему помнить то, что произошло с другими? Зачем ей знать и напоминать о том, что говорил и делал генерал Лебедь? Григорий мог бы вспомнить, как на охоте за горными архарами на Алтае погиб еще один «краснокнижный» охотник из Москвы. Желая угодить ВИП-персоне, командир вертолета посадил на место второго пилота женщину. Следствием было установлено, что во время стрельбы по баранам вертолет лопастью зацепил склон. У тех, кто по долгу службы расследовал это происшествие, не нашлось слов в оправдание: экипажем было нарушено все, что только можно было нарушить.

Но вряд ли Королева сейчас могла это услышать. Любую боль лечит время. Слова, даже самые правдивые, – слабое лекарство. Что толку взывать к глядящим с необъяснимой высоты звездам, напоминать о нравственном законе, который, по словам Канта и Румпеля, есть и должен быть в каждом из нас. Большая и Малая Медведицы ничего подсказать не могли, но они видели и знают, что было и что будет дальше.

На Спас в храме сладко пахло яблоками. Жители близлежащих сел принесли освятить первые дары садов, в толпе то и дело мелькали наполненные доверху плетеные кошелки, корзины, ведерки. Я приехал в Орловскую губернию, к своему училищному другу Мише Торонову, чтобы посмотреть родину мамы, которую во время Столыпинской реформы маленькой девочкой увезли из Рассеи в далекую Сибирь. Поскольку мой приезд совпал в праздником Преображения, то Миша по пути завернул в старенькую церковь, где мы отстояли службу, а потом поехали к нему домой. Незаметно за разговорами наступил вечер, мне постелили в отдельной комнате с видом на сад. И я, наполненный новизной впечатлений, быстро уснул. Неожиданно я проснулся среди ночи от странных, глухих звуков.

Прежде я никогда не слышал, как падают яблоки. Видел, как падают с кедров шишки, видел, как срываются и падают в пропасть камни. Яблоки – никогда. Более того, до семнадцати лет я вообще не видел, как они растут.

Откуда-то из-за оконной тиши то и дело возникал короткий, как удар сердца, приглушенный стук, который как будто отсекал то, что его держало, и в ожидании нового толчка замолкал. Из темноты слышалось шуршание невидимых веток, и следом раздавался очередной приглушенный шлепок. Я догадался – это падали перезревшие яблоки.

Утром я вышел из дома, и ноги сами понесли меня в сад. Яблоки продолжали падать, ими была усыпана вся трава, желтые, красные, с темными побитыми боками, они печально ждали своей земной участи. Но те, что сидели на ветках, тугими боками являли миру свое благополучие и зрелую красоту. На них блестела роса, и они казались наполнены спелым соком. Я хотел поднять яблоко с земли, но передумал и потянулся к тому, которое висело прямо над головой.

«Вот от этого и началось на земле все греховное», – улыбнулся я, вытирая сорванное яблоко о майку. И, глянув еще раз на яблоко, вдруг подумал, что с большой высоты – откуда по ночам падают звезды – наша земля, должно быть, похожа на огромное, оберегаемое Спасителем яблоко.

О том, что кроме картошки, репы, лука и турнепса существуют еще арбузы и яблоки, я узнал из букваря. С арбуза начиналась первая буква алфавита, а заканчивалась она румяным яблоком. Составителям букваря было невдомек, что существуют на земле места, что хоть месяц скачи на лошади, ни одной яблони не найдешь. Нет, если побродить по округе, то в ближайшем лесу можно было отыскать черемуху, смородину или кислицу и даже найти яблоню-дичку с мелкими, как горох, плодами. Есть их можно было только осенью, когда ударят первые морозы. Тогда они становились мягкими и сладкими. А так – открывай букварь и пускай слюни.

Как-то мама привезла из города целый пакет настоящих яблок. Но, зная нашу прожорливость, – а нас в доме было пятеро детей, – спрятала их до моего дня рождения, обещая испечь для всех яблочный пирог.

– Все, что у меня осталось в детской памяти о жизни на Орловщине, так это вкус и запах яблок, – сказала она. – На Яблочный Спас меня брали в церковь – освящать яблоки. До этого дня считалось, что рвать их нельзя. А еще был Медовый Спас, Ореховый. Это позже о них забыли, а тогда это были одни из самых красивых праздников.

Мама грустно смотрела в свое прошлое. Но мы жили настоящим. И в этом настоящем всегда хотелось есть. Узнав, что у нас в доме появились яблоки, мои сестры, когда родители были на работе, перевернули весь дом, нашли их и съели, хотя мама спрятала кулек в угольный ларь, который был в сенях.

– Из-под земли достанут, – грустно улыбаясь, пожаловалась она соседке.

Следует добавить, что это действие произошло без моего участия, в тот исторический момент поисков сестрами яблок, я гостил у бабушки. Не сомневаюсь, что принял бы в этом действии самое деятельное участие. А так что с них возьмешь – кто успел, тот и съел.

– Ну что, попробовал яблочный пирог? – спросила меня соседка по парте Кларка, с которой я имел неосторожность поделиться намерением мамы сделать мне вкусный подарок. – Из какого сорта она стряпала?

От удивления я даже опешил: неужели яблоки могут быть разных сортов?

– Ну, штрифель, апорт, антоновка или симиренко, – начала перечислять соседка. – Когда я жила в Алма-Ате, то у дедушки в саду ели штрифель, он самый сладкий. Сам во рту тает. А на зиму мы засыпали антоновские или симиренку.

Почувствовав к себе особый интерес всего класса, Кларка начала рассказывать о дынях, персиках и, что меня особенно поразило, о соленых арбузах и моченых яблоках. Насупившись, я молча смотрел на гладкое лицо соседки, чувствуя, что начинаю думать уже не головой, а животом. Зависть – прескверная штука. Мне не хотелось сознаваться, что яблочного пирога я не пробовал. А Кларка продолжала рассказывать о том, что ей, когда она гостила у дедушки, делали шарлотку.

– Вкусно, особенно прямо из печи! – воскликнула она, причмокнув.

Нет, это было уже слишком! И слова-то все подбирает не здешние, а какие-то заморские. Надо же так: одним все, а другим ничего!

– Сама ты моченая, – буркнул я и ни к селу ни к городу пропел: – Эх, яблочко, куды котишься, Кларке в рот попадешь, не воротишься.

– Дурак! – обиделась Кларка.

Много позже и у нас начали появляться яблоки, а затем и апельсины, что напоминало о приближении Нового года. Но яблоки во рту не таяли, они были без вкуса и запаха, точно деревянные.