Воля ваша, но похоже, что страна незаметно для себя перестает читать и это[579].

* * *

Но вот, хотя литературоцентричность, по всеобщему мнению, и приказала в России долго жить, поток рукописей, поступающих в редакцию, не убывает. Что-то мы – мгновенно или после многочасовых обсуждений – принимаем к публикации, что-то готовы принять, если автор согласится на радикальные сокращения и доработку, но большую часть вынуждены все-таки отклонять. И понятно, что необходимость отказывать людям, часто очень славным, а иногда и связанным с нами долгими дружескими отношениями, каждый из сотрудников «Знамени» воспринимает как тяжкую повинность. Которую хорошо бы сбросить – например, на главного редактора.

Вот и сообщаешь – по телефону ли, письмом ли, при личной ли встрече, – что ваше произведение нам, простите, не подошло. Точка. Ну, иногда многоточие – если рукопись не безнадежна и ты советуешь показать ее другому потенциальному публикатору.

Профессионалам этой короткой фразы, как правило, достаточно. Говорят спасибо – и либо разрывают отношения со «Знаменем» навсегда, либо, спустя срок, приносят в редакцию свою новую вещь, дай Бог удачную.

Но «как правило» не значит «всегда». Случается, что автор желает узнать подробности, причины, по каким его дитятко завернули, и, может быть, поспорить, переубедить или усовестить редактора.

И разговор тогда превратится в чистое, причем обоюдное, мучение. Так что пускаться в него я избегаю и, бывает, в ответ на сакраментальное «А почему?» переспрашиваю: «Вы ведь понимаете, что каждая следующая моя фраза будет для вас все обиднее? И тут-то мы уж точно окончательно рассоримся?»

* * *

И о стихах.

Не в том беда, что их пишут сегодня сотни тысяч людей, худобедно, а иногда и вполне сносно овладевших версификационной грамотой[580]. Беда (для редакторов, конечно, для издателей) в том, что тысячи – или пусть хотя бы сотни – из них пишут стихи вполне пристойные, небезынтересные и, что называется, на уровне.

Их можно напечатать – и ничего ужасного не произойдет. А можно отклонить – и тоже русской литературе особой убыли не будет.

Напор же страшенный, папки – и бумажные, и виртуальные – забиты на годы вперед, и единственный «Знаменский» редактор, на которого мне, где бы я ни появился, непременно пожалуются, – это Ольга Юрьевна Ермолаева, ничего, мне говорят, в стихах не понимающая и мало кого из армии поэтов хотя бы раз не обидевшая.

Так же, знаю, и у соседей. Вот Андрей Витальевич Василевский на одном из Форумов молодых писателей России едва не взмолился публично: прозу, говорит, присылайте, статьи, рецензии, тогда как стихов, я вас очень прошу, не надо, шансов у них в «Новом мире» нет.

Да и в «Знамени», по совести говоря, не много. Вот, если предаться арифметическим подсчетам, рассудите: мы в каждом номере печатаем по четыре обычно поэтические подборки, что в год дает пятьдесят, предположим, публикаций. Казалось бы, достаточно. Но! Есть десять, может быть, пятнадцать поэтов, публиковать которых ежегодно для нас честь и счастье. Есть и еще поэтов тридцать – сорок, которых мы тоже понимаем как «Знаменских» и печатаем пусть не всегда, но уж самыми удачными, на наш взгляд, подборками непременно. Что же остается, если учесть, что то главный редактор, то Наталья Борисовна Иванова, курирующая у нас раздел поэзии, устав от потока катренов, оперенных перекрестными да хоть бы даже и смежными или кольцевыми рифмами, начинают требовать чего-нибудь странного, ни на что в подлунном мире не похожего.

Вот вам и все шансы. Хотя… Пришли же вот в 1999 году с Урала стихи никому из нас не ведомого 25-летнего автора, и мы их немедленно огромной подборкой поставили в номер, уже практически сданный в типографию, что Борису Рыжему, а говорю я о нем, конечно, тут же принесло антибукеровскую премию «Незнакомка», а журналу «Знамя» – славу.

Выходит, и небывалое возможно.

* * *

Торопясь по Моховой на вечер университетской студии «Луч», нечаянно подслушал разговор двух женщин, направлявшихся явно туда же.

Первый голос (раздраженно). Ну и куда это, Таньк, мы премся?

Второй (с увещевающими нотками). Я же тебе говорила: стихи идем послушать.

И опять первый. Кому же это на хрен стихи твои нужны?

Ну, а теперь на коду. Да ладно тебе ворчать! Ведь стихи тоже интересные бывают…

Вот и думай теперь, а бывают ли, действительно, интересные стихи?

Если это стихи действительно настоящие.

* * *

Пришел на работу. А на столе еще одна бандероль. Некий прозаик прислал новое сочинение и с ним письмо, где он пространно жалуется на неуспех своих прежних попыток напечататься в «Знамени».

«Я уже не знаю, – суммирует наш потенциальный автор, – на какой козе к вам подъехать, хотя коза, в общем-то, одна – деньги. Но если опубликуете, – тут я удваиваю внимание, – то наши спонсоры, глядишь, и выделят сколько-нибудь денежек, – внимание редактора, естественно, утраивается, – на публикацию моей новой книжицы».

Sic!

* * *

Вот вопрос, который наверняка не приходил в голову большинству господ сочинителей, а между тем, мне кажется, небезынтересен.

Разговариваем мы как-то с Семеном Натановичем Файбисовичем[581]. Известный художник, он одно время ходил и в писателях, печатался в «Знамени», выпустил не одну книжку, так что мог со знанием дела судить о разнице в авторской психологии представителей и первой, и второй профессии.

И я ему говорю, что картину или скульптуру у художника может купить, предположим, фермер и увезти ее, допустим, в Новую Зеландию, так что ни сам автор, ни потенциальные зрители это произведение ума и таланта уже никогда не увидят. «Это ведь нормально?» – «Нормально», – отвечает Семен Натанович.