В день выступления в деревенском клубе не было свободных мест. Кто-то пришел из чистого любопытства, чтобы посмотреть на этих «маленьких смуглых людишек», как их описали в попечительском комитете. Для них это было подобно походу в зоопарк. Другие явились просто из-за скуки. В английской деревушке было мало развлечений.

Баскские танцы очаровали публику. Миссис Уильямс постаралась найти подходящую ткань, а девочки сами сшили себе костюмы: красные юбки, зеленые жилетки, черные фартуки и простые белые блузки. Они танцевали энергично и с энтузиазмом. Все хлопали и вызывали на бис.

Песни также привели публику в полный восторг. Приятные голоса сливались в такой идеальный унисон — «Anda diciendo tu madre», — что даже самые черствые зрители растаяли. Мерседес за кулисами почувствовала, как к горлу подкатывает комок, когда она услышала, как они пели последнее слово — «madre». Они находились так далеко от своих матерей, и большинство из них были необычайно смелыми.

Мерседес выступала последней. Не могло быть контраста значительнее, чем тот, что существовал между фламенко и наивной простотой баскских танцев. Это было совершенно не похоже на те механические представления, которые она давала на пути к Бильбао. Здесь, в этом зале с протекающей крышей и с аудиторией, состоящей в основном из женщин с каменными лицами, она показала всю свою боль и желание. Она была одета в красное платье в горошек, которое ей много месяцев назад подарил владелец бара. С тех пор она сильно поправилась, и сейчас оно идеально подчеркивало изгибы, которые у нее появились.

Если бы публика испарилась в воздухе в эту теплую ночь, это бы ее не очень расстроило. Сегодня ночью она танцевала для себя. Некоторые из них поняли это и глубоко вздохнули. Она жадно следили за каждым выразительным движением и оценили ее чувства, которые она раскрыла перед ними. Когда кастаньеты хлопнули в воздухе и последовали ритму ее ног, все почувствовали, как волосы на затылке встали дыбом.

Другие нашли ее выступление тяжелым. Это было странно, непонятно и чужеродно, заставило их почувствовать себя довольно неуютно. В конце представления какое-то мгновение стояла тишина. Никто из них ничего подобного не видел. Некоторые начали вежливо хлопать. Другие восторженно аплодировали. Несколько человек встали. Мерседес разбила им сердце.

Вскоре слава баскских песен и танцев, а также фламенко распространилась широко. О них даже написали в местной газете. Стали приходить письма из деревень и городов юга Англии, в которых люди просили беженцев выступить. Все приглашения принимались, так как оплата уходила на их содержание. Раз в неделю они упаковывали свои костюмы и отправлялись в другое место. Разница между простотой традиционных баскских танцев и напыщенным стилем фламенко казалась удивительной всем, где бы они ни выступали. И дня не проходило, чтобы Мерседес не думала о Хавьере, а когда танцевала, она как будто воскрешала его в памяти и снова вызывала в воображении. Ей необходимо было оставаться в форме, когда они снова встретятся, убеждала она себя.

Несколько счастливых месяцев миновали, и единственным человеком, которому не нравилась праздничная атмосфера лагеря в Уинтон-Холле, была леди Гринхэм.

— Почему она выглядит так, будто бы у нее во рту лимон? — однажды вечером спросила Мерседес Кармен.

— Думаю, что она не рада нашему пребыванию здесь, — ответила Кармен, говоря об очевидном.

— Тогда зачем она нас пригласила?

— Это не она. Это сделал сэр Джон, — ответила Кармен.

— Но, по правде сказать, я думаю, она просто из тех людей, которые вечно всем недовольны.

Губы леди Гринхэм были поджаты еще больше, чем обычно, когда она вошла в столовую во время завтрака. Сэр Джон сидел за одним из дальних столиков и пил чай. Ему нравился нескладный гул языка, которого он не понимал.

— Посмотри, — сказала жена, в сердцах швырнув перед ним на стол экземпляр «Дейли Мейл». — Только посмотри!

Все девочки перестали разговаривать. Их встревожила эта внезапная вспышка гнева.

«БАСКСКИЕ ДЕТИ НАПАЛИ НА ПОЛИЦИЮ» — кричал заголовок.

Ее муж развернул газету таким образом, чтобы никто не мог прочитать.

— Возможно, так оно и было, хотя я и сомневаюсь, но это произошло не здесь, не так ли? Никогда не следует верить тому, что написано в газетах.

— Но им явно нельзя доверять! — громко прошептала леди Гринхэм.

— Думаю, мы обсудим это не здесь, — сердито прошипел сэр Джон. Они вдвоем вышли из комнаты, однако было слышно, что они разговаривают на повышенных тонах. Некоторые дети подслушивали за дверью, но почти ничего не поняли. Кармен отодвинула их с прохода, чтобы послушать самой.

Сэр Джон признался, что действительно случались небольшие инциденты в деревушках неподалеку от колоний — кража яблок, например, или случайная размолвка с местными мальчишками, а возможно, одно или два разбитых окна, но он был абсолютно уверен, что ничего подобного не могло произойти в Уинтон-Холле.

Предвзятое отношение леди Гринхэм к детям всегда было очевидным, но сейчас перед Кармен вырисовывалась целая картина. Эта равнодушная англичанка была рада внести свою лепту в благотворительность до тех пор, пока это не очень мешало ее личной жизни. «Проект» полностью захватил мужа, и она уже никогда не уживется с этими чужаками. Они были иностранцами, следовательно, в ее глазах — дикарями.

Кармен ничего не сказала девочкам, но поделилась с Мерседес.

— И что нам делать? — поинтересовалась Мерседес.

— Мы просто должны доказать, что она не права, — сказала Кармен. — Дети должны вести себя как паиньки.

Следующие несколько месяцев так все и было. Они не давали леди Гринхэм ни одного повода для жалоб.

С ноября 1937 года родители начали писать в Комитет. Они хотели вернуть детей домой. С Бильбао сняли блокаду, атаки прекратились. Сейчас они были готовы воссоединиться с детьми, и Энрике и Палома стали упаковывать свои вещи.

Мерседес поехала с детьми на поезде в Дувр, где они должны были пересесть на корабль, плывущий во Францию, прежде чем отправиться в путешествие по Испании. Сидя в вагоне поезда с двумя воспитанниками, она наблюдала за детьми, а за окном проплывали осенние пейзажи в оранжево-золотистых тонах. За прошедший год Палома так и осталась маленькой девочкой. Кукла Роза точно так же сидела у нее на коленях во время поездки в порт, как в прошлом мае. По сравнению с ней Энрике очень сильно изменился. У него был все тот же встревоженный взгляд, но он превратился в юношу. Мерседес представила, как они вернутся к матери, и почувствовала, что ее сердце учащенно забилось.

— Я не уверен, что хочу возвращаться, — признался Энрике Мерседес, когда увидел, что сестра заснула под стук колес. — Некоторые мальчики отказываются уезжать. Они не верят, что на родине безопасно.

— Но нам же написала твоя мама. Она бы не советовала ехать, если бы думала, что это опасно, не так ли? — постаралась убедить его Мерседес.