и не порывал с ней связи — ему было ясно, что если он потеряет способность к труду в городе, то найдет приют в деревне, где он на что-нибудь будет пригоден.

Я уже отметил характерную черту, что все лучшие мастера были большими пьяницами и, надо прибавить еще, скандалистами: они чувствовали свое превосходство перед другими, главенствовали в мастерских, и из-за этого часто происходили скандалы, побоища и драки. Такие мастера тоже не могли долго ужиться на одном месте и часто, совершенно спившись, попадали на «Хитровку».* Много там было из портных, жили они там в ночлежных домах, регулярной работы у них не было, и они занимались временной работой, а такая работа выпадала им вот по какому случаю: какой-нибудь мастер-портной по неосторожности прожжет горячим утюгом материю, из которой он шьет вещь; прожженное место проваливается, вещь испорчена. И вот, не говоря об этом ни слова хозяину, мастер бежит на «Хитровку», и там ему куском такой же материи заделают изъян так, что отыскать прожженное место невозможно. Такие мастера назывались «штуковщиками»; за «штуковку» они брали от рубля до двух.

*

Великий пост относительно пищи строго соблюдался хозяевами, да оно и выгодно было кормить рабочих постными щами и кашей на постном масле. Рыба варилась только в благовещенье.

Мастера и ученики, работая по 14―15 часов в сутки, были голодны, и у них в это время часто возникали разговоры об еде: «у кого что болит, тот о том и говорит». Разговоры эти часто приводили к спорам.

— Эх, хорошо бы теперь блинков поесть, — начинает мечтать вслух какой-нибудь мастер.

— А сколько бы ты теперь мог съесть блинов? — задает вопрос такой же проголодавшийся мечтатель.

— Да штук тридцать пять съел бы за милую душу!..

— Ну, тридцать пять-то всякий съест, а сорок пять съешь?

— И сорок пять съем.

— Ан, не съешь!

— Съем.

— Давай поспорим!

— Давай.

Условливаются: тот, кто берется съесть сорок пять блинов и не съест их, а оставит хоть полблина, платит рубль тому, кто покупает эти блины; если же съест, то другой спорящий остается в убытке, истратившись на покупку блинов.

Взявшийся съесть сорок пять блинов ставил условие, чтобы ему во время еды дали ковш квасу, который продавался в овощных лавках; стоил «корец» (деревянный ковш с короткой ручкой) одну копейку.

Посылали за квасом и блинами, их приносили горячими прямо из пекарни.

Вся мастерская следила за процессом съедания блинов. Первые блины шли ходко — их почти целиком проглатывал проголодавшийся, а к середине уже упирались — едок все чаще и чаще прикладывался к квасу, а к концу уже с трудом проглатывал тяжелые, вязкие, остывшие блины.

Бывали случаи, что едок никак не мог осилить три-четыре последних блина и проигрывал рубль. Бывали споры и другого рода, основанные на недогадливости одного из спорящих. Например, предлагалось съесть простую маленькую булку, стоящую две с половиной копейки, и на грош добавку.

— Какого же ты добавку даешь? Может, ядовитого чего или гвоздей? — спрашивал недогадливый.

— Нет, съедобного…

Недогадливый соглашался. Били друг друга по рукам, третий разнимал, то есть был свидетелем. Посылали в лавку купить булку и на полкопейки соли, а ее на полкопейки давали чуть ли не фунт.

Эта забава была не из приятных: воды во время еды не полагалось, и вот спорщик с трудом ел небольшую булку с большим количеством соли, а соль в то время была неочищенная, крупная. Из десен показывалась кровь, спорщик просил воды и проигрывал пари.

Еще был забавный спор: съесть булку, подвешенную к потолку на тонкой веревочке, но не дотрагиваться до нее руками и чтобы ни один кусочек из нее не выпал. Особенно трудно было кусать булку в том месте, где она была перевязана веревочкой, тут была нужна особая сноровка и осторожность, чтобы остаток булки не выпал из завязки.

*

Работа в мастерских после пасхи шла усиленным темпом только до Троицына дня — это был летний сезон.

К Петрову дню — 29 июня — большинство мастеровых уезжало в деревню на полевые работы, да и Москва заметно пустела и затихала, особенно, когда большинство московского купечества и торгового люда уезжало на Нижегородскую ярмарку — «к Макарью»…

*

Интересную картину представлял «город», то есть все торговые пункты центра Москвы, включая Старую и Новую площади…* Собственно говоря, никаких площадей не было — эти названия носили проезды по внутренней стороне китай-городской стены между Варварскими и Ильинскими воротами; первый проезд назывался Новой площадью, а второй — Старой площадью. На Старой площади был развал — толкучка; сюда каждый день с раннего утра сходились скупщики старого — старья и разных домашних вещей, старьевщики, которые ходили по дворам, выкрикивая «старого старья продавать». Этим делом занимались, да и до сих пор занимаются, татары; скупленные вещи они выносили на толкучку, продавали их с рук или в старьевые лавочки, приютившиеся в нишах китай-городской стены. У татар-старьевщиков можно было встретить самые разнообразные вещи: старомодный пуховой цилиндр, фрак или вицмундир, вышедшую из моды дамскую шляпу с перьями и цветами, изъеденное молью меховое пальто, распаявшийся самовар и другие самые разнообразные вещи.

Тут же на площади находилась «обжорка» — съестные лавочки, кормившие ломовых извозчиков и весь толкучий люд по очень дешевой цене: миска щей с хлебом стоила три копейки, а миска каши — две копейки; бабы-торговки сидели на крышках больших глиняных горшков — «корчаг», закутанных тряпками, и продавали из них горячие рубцы…

На Никольской улице, ближе к Владимирским воротам, находились книжные лавки букинистов и издателей-лубочников.

Много было букинистов, торговавших в проходе между Никольской и Театральным проездом, около Троицы в полях; там многие годы сидел в своей крохотной лавочке старый букинист Афанасий Афанасьевич Астапов; низенькая горбатая фигура его была знакома многим москвичам из ученого и литературного мира.

На месте теперешнего Лубянского пассажа находился трактир Колгушкина, где издатели-лубочники за парой чая или за графинчиком совершали сделки по продаже книг с офенями и провинциальными книжниками. Туда же приходили писатели — поставщики литературного товара на рынок.

В довоенное еще время толкучка со Старой площади была переведена за Устьинский мост, около комиссариата.*

На Новой площади толкучки не было, там торговали большей частью меховыми товарами, остатками ситца, браком суконных товаров в таких же лавочках, прижатых к китай-городской стене, вплоть до самых Варварских ворот…

Покровка (улица Чернышевского). Конец XIX века

Покровка. В центре —